— Да, мудреное дело…— пробормотал я и уставился на ножки хорошенькой девушки, проходившей мимо.
К знаменитому дому мы подошли широким, торжественным шагом.
Пан Гимеш взялся за бронзовую дверную ручку. Мы вступили в теплую прихожую и по лестнице, украшенной изящными чугунными перилами и покрытой бархатным ковром, бесшумно поднялись на второй этаж.
Нас встретили горничная в чепце и служанка.
— Здравствуйте,— поклонилась горничная.
— Целую ручки,— сказала служанка.
— Благослови вас господь,— ответил я, и служанка взяла мой портфель, шляпу и пальто.
— Спасибо, спасибо, Каченка!
— Меня зовут не Каченка,— смущенно пролепетала девушка.
— Все равно. Я так зову служанок. Вас ведь много, всех не упомнишь,— бодро произнес я, нащупал в кармане крону и протянул ей.
— Покорнейше благодарю, сударь!
— Ваши визитные карточки, господа,— вежливо попросила горничная.
Я стал шарить по карманам.
Вот так номер! Я — и вдруг визитки!
Тут секретарь, перейдя на неофициальный тон, сказал:
— Руженка, доложите госпоже, что я привел маэстро Йона из Праги.
Горничная приветливо заулыбалась и жестом пригласила нас следовать за собой.
Мы прошли мимо ряда медных крючков, закрепленных на стойках из черного дерева и японской рогожки. «Черт побери,— подумал я,— гардероб здесь как в столичном клубе!» Заметив, что пальто мое висит прямо на бархатном воротнике,— в поезде у него оторвалась вешалка,— и видна драная подкладка, я, как бы нечаянно задев, повернул его другой стороной.
Горничная отворила двери.
Мы вошли в большой сумрачный зал с окнами из цветных стекол в оловянных ячейках. С деревянного резного потолка свисала люстра с желтыми свечами. Она была сделана из оленьих рогов, образующих бюст женщины с остро торчащей грудью и апоплексически-красными щечками.
Посредине, раскорячившись, стоял длинный массивный стол, покрытый ризами, шитыми золотом. На нем были аккуратно разложены все мои книжки в кожаных переплетах. Слева лежал раскрытый альбом для посетителей дома Жадаков. Была приготовлена и ручка в серебряной оправе.
Возле этого рыцарского, вернее, епископского стола, как врытые, стояли стулья с высокими спинками, украшенными затейливой резьбой. Они напоминали судейские кресла святой инквизиции. Сиденья их были обиты красным кардинальским бархатом.
Мраморный камин в стиле Людовика XVI излучал тепло. В большой нише первого окна стояла прялка с куделью, обвязанной розовой ленточкой. Под тремя другими дремали приземистые купеческие лари и табуретки с перекрещенными ножками.
Следуя призыву пана секретаря, я с интересом сделал несколько шагов по персидскому ковру, чтобы осмотреть это собрание всевозможных редкостей.
Должен признаться, что если бы не он, я так и стоял бы посреди комнаты, не решаясь ни взглянуть на вещи поближе, ни, тем более, до чего-нибудь дотронуться. Урок, который мне с помощью розги преподал в детстве мой отец,— когда однажды мы были в гостях у пана управляющего Пантучка, и мне там не сиделось на месте, и я повсюду совал свой нос, проявляя особый интерес к коллекции жуков, и даже осмелился дотронуться до мраморного пресс-папье в виде белого яичка, лежавшего на письменном столе,— да, этот горький урок я запомнил на всю жизнь. Напрасно я плакал и просил прощения, напрасно я пытался объяснить отцу, что хотел лишь узнать, настоящее оно или нет. «А если бы, ах ты негодяй, а если бы яичко упало и разбилось — что тогда?» — гневался батюшка и продолжал меня пороть. Поэтому вышколенные таким манером посетители предпочитают стоять смирно, не суетиться, держаться скромно и с достоинством, не надоедать вопросами, а руководствоваться правилами: ноги вместе, руки по швам, голову прямо, рот закрыть, по сторонам не глазеть, отвечать коротко, если спросят!
Смелость пана Гимеша поражала меня.
Проявляя сдержанность, я осмотрел «Гербарий» Маттиоли {82} на резном готическом пюпитре и выслушал пространное пояснение об уникальном экземпляре сего произведения, созданного личным лекарем императора Максимилиана. Мы сделали следующий шаг, и мой любезный провожатый уже толковал мне о бородатых и очкастых молодцах на портретах, составивших целую картинную галерею представителей местной гвардии.
— Не только стрелки, но и ветераны были верными сынами отечества,— вскричал я с воодушевлением, уже нимало не смущаясь.
Пан Гимеш озадаченно посмотрел на меня.
— Не обращайте внимания,— успокоил я его.— Простите, все тот же бзик. Продолжайте, пожалуйста, коллега, все это так интересно! — и принялся разглядывать роскошные, с картинками военных парадов мишени времен бидермейера {83}, изрешеченные пулями.