— А сейчас хотя бы коктейль и сигары!
Слова ее меня расстроили.
«Невелика честь,— думал я,— прослыть сочинителем балаганных фарсов да рассказиков для „Юмористического календаря“! {90} Надо этому положить конец. Не хватает еще, чтобы меня считали юмористом!»
Мнение о супругах у меня складывалось самое нелестное.
«Попадись мне только на глаза, я тебе покажу! Будешь знать, как смеяться над моими сочинениями…»
Честно говоря, я прямо кипел от злости.
Тут двери распахнулись, и вошла горничная, толкая столик на колесах, уставленный всевозможными ликерами, коробками с сигарами, мундштуками и трубками. Там была табакерка с табаком, несколько золотых пепельниц и даже горящая свеча в тяжелом старинном подсвечнике.
— Прошу вас, если вы курите,— любезно предложила пани Мери, и на ее правой руке радужным фейерверком засверкали бриллиантовые перстни. Потом своими необычайно маленькими ручками с крашеными ноготками она усталым жестом поправила прическу, ряды тщательно уложенных трубочек и завитушек, и провела кончиками средних пальцев по лбу, вискам, щекам и — обратно.
«Ага, чтобы ни одной морщиночки,— догадался я,— несколько легких массирующих движений!»
Я стал прислушиваться к ее словам. Она что-то быстро говорила об отсутствии культуры в этом городе, я время от времени подавал голос, поддакивая. Она жаловалась на свое заточение в провинции, речь ее текла плавно, она говорила без запинки, будто монолог свой уже успела выучить наизусть, часто повторяя его перед слушателями.
— Я решительно заявляю, маэстро, я еще и еще раз утверждаю, что в нашем городе совсем нет культурных людей — не правда ли, Гимешек? Ги-ме-шек! Проснитесь же наконец!
— Совершенно с вами согласен, милостивая пани,— дернулся головой секретарь и поднял брови.
— У нас полное бескультурье, одни пересуды да сплетни…
— Истинно так,— с жаром подхватил секретарь.
— Вы читали Андре Дасье?
— Нет, сударыня!
— Непременно прочтите. Это поразительно, как тонко он показал в романе «Обманутая» страдания незаурядной женщины, вынужденной жить в провинции. А роман Маргариты Штрёль {91} тоже не читали?
— К сожалению, не читал, я и имя это… не…
— Я вам дам. Интересно, что вы скажете. Она утверждает, что женщина тоже имеет право на любовь. Вы мне потом напишете, хорошо?
— Конечно, сударыня!
— Ах! — вздохнула дама, ей явно было тесно в наглухо застегнутом платье, и, набрав побольше воздуха в легкие, заговорила опять.
Я уже слушал вполуха, ибо стал следить за ее жестами и манерой говорить.
Хоть лет ей было уже немало, она производила впечатление хорошенькой фарфоровой куколки, обожающей трубочки с кремом. На пухлом, как бы покрытом белой эмалью лице не было ни одной морщинки. Но от меня не укрылось, что она бреет усики.
Слушая непрерывно текущую речь, полную резких оценок и категорических суждений, спорить с которыми было явно бесполезно, я все более и более удивлялся. Лицо ее ничего не выражало, решительно никаких чувств. Ни один мускул не дрогнул в поддержку бурному потоку слов, произносимому пронзительным и резким голосом.
Черные глазки, погруженные в мясистые подушечки щек, смотрели на меня, не мигая. Они отражали голубоватый свет окон с таким ледяным блеском, будто были безжизненными стекляшками, вставленными в узкие отверстия, окаймленные накрашенными ресницами под неестественно высокими и тонкими дугами бровей такой правильной формы, какую не изобразил бы своим циркулем ни один чертежник.
Я подивился и пришел к выводу, что подобная манера говорить выработана при помощи упорных тренировок перед зеркалом, а лицо дамы старается сохранять поистине китайскую невозмутимость, чтобы не было морщинок ни на лбу, ни на щеках, ни вокруг глаз. Потом я понял, что во всем этом есть и более глубокий смысл. В своем туго затянутом черном платье из тонкой шерсти с искусственной розой на внушительной груди она походила на автомат. Но каменное выражение лица, неестественные кукольные жесты, манера говорить действовали подавляюще, очень скоро превращая собеседника в скромный клубочек ниток у ее ног.