Дедушка согласно кивнул, и я продолжал:
— «Имманентный» можно перевести на чешский язык как — внутренний; иными словами то, что есть внутри, что внутри содержится в нем, существует, ему присуще. Из этого логически вытекает, что искусство новой эпохи, осознавая свою имманентность, является иммедиатным, импрессивным, антикапиталистическим и мутуально социальным.
Вполне довольный собой, я вернулся на место, сел за столик и закончил лекцию весьма эффектным пассажем:
— Из наших выводов, дамы и господа, со всей неопровержимостью следует, что европейское искусство прошлого, защищающее меркантильные интересы дворянства, церкви, буржуазии, сегодня безнадежно мертво. Рождается новое искусство…— перевернул я предпоследнюю страницу,— восходящее, как утренняя звезда революционной перестройки общества!
Дочитав, я остановил свой взгляд на заключительном резюме Отомара, нацарапанном красным карандашом.
«Anathema sit! [77] Эх ты, самовлюбленный сноб, и что ты тут нагородил почтенным гражданам нашего города? Знаешь, что я тебе скажу? Если бы дамы и барышни, вместо того чтобы тебя слушать, пытаясь хоть что-нибудь понять в твоих россказнях, перештопали бы все свои чулки и перечинили бы носки детей и братьев, а мужчины бы нарубили дров на утро,— ей-богу, было бы больше пользы, и моральной, и материальной. И чего ты морочишь им головы, обманываешь простые, доверчивые души, сея скуку смертную? Свершай свои надуманные эстетические революции в пражских кофейнях, где, сидючи за мраморными столиками, можешь до одурения конспектировать заграничные журналы или даже поджечь сигаретой все эстетическое старье, скопившееся в парижском Лувре или римском Национальном музее. Никто тебе и слова не скажет! Кончай болтовню и займись делом! Vederemo ad oculos [78], холуй ты этакий, распространяющий манифесты европейских авангардистов двадцатилетней давности по чешским деревням; почтарь хромоногий, галантно доставляющий модную почту не по адресу; пластинка ты заигранная! И что ты, как попугай, повторяешь слова Маринетти {118}, Хлебникова и Бретона? Эх ты, усердный сочинитель немыслимых коктейлей! В поте лица своего стряпаешь ты из чужих, как это принято у нас, идей и чужих бредовых экспериментов жидковатую бурду нового учения, лишенного всякого смысла и жизнеспособности? Ну, крикливый осел, объевшийся ворованным и непереваренным кормом, только попадись мне в Праге, я с тобой поговорю!
Меня как обухом по голове ударили, в глазах потемнело, глаза перекосились и часто-часто заморгали, а зал перевернулся вверх ногами.
Ай-вай, приставай! Врды, врды, врды, страконицкая волынка, ай, дуды, дуды, дуды!
Через секунду я слегка очухался и дрожащим голосом сказал:
— Дамы и господа! На этом я свою лекцию хочу закончить. После перерыва последует чтение отрывков из моих книг!
Публика, слегка помедлив, вяло зааплодировала.
Распаренный и вспотевший, я вышел в темный коридор покурить.
— Маэстро, извините нас ради бога,— подбежал запыхавшийся секретарь.
— Не понимаю! Почему и за что? Скорее мне надо просить извинения!
— Ах нет! Не в этом смысле! Вы говорили превосходно! Вы так колоссально рассказывали о новой культуре! Здесь и понятия не имеют о том, что делается в искусстве!
— Но ведь я…
— Совсем наоборот, маэстро! Все великолепно! Только вот художник, учитель Кадлечек, ушел. Сказал, что с этой лекцией и со всем городским обществом расправится в газетах. Но мы ему сами покажем в «Гласах». Он уже столько бед натворил. Сорвал нам выставку пражского клуба «Восьмерка»… {119}
— Так за что же я должен вас извинить?
— Я думаю, маэстро, вы не обиделись, что мэр сначала назвал вас Ярославом, а потом Йозефом? Понимаете, месяц назад к нам приезжал поэт Ярослав Сейферт {120}, а осенью наш цикл о культуре открывал известный писатель Йозеф Гора!
— Да чепуха все это! Скажите лучше, что из себя представляет ваш мэр.
— У него есть фабрика, производящая напильники. Он замечательный человек! Большой патриот!
— А толстый господин, который с ним пришел и потом сидел с пани Мери?
— Это пан Вашак, тоже прекрасный человек — член муниципалитета, он всюду сопровождает мэра и знает все, что происходит в городе. Ничего от него не укроется. Он состоит в Обществе любителей конной езды и ему присуждена серебряная палица.