Даже почтенный дедушка, поддавшись всеобщему веселью, хихикал, покряхтывая; даже пани Мери настолько забылась, что буквально валилась на стол от смеха.
«Кошмар,— подумал я,— такой серьезный, проникновенный рассказ, а люди веселятся».
Напрасно я сделал новую паузу в надежде, что зал угомонится. Напрасно, сурово нахмурив брови, поднял руку, призывая к тишине и порядку.
Ответом мне была настоящая буря гомерического хохота.
Я совсем растерялся.
Я уже был сыт по горло этой своей культурно-просветительской деятельностью в проклятом городе!
Мне хотелось швырнуть книгу на стол и заорать: «Тихо! Да как вы смеете! Я рассказываю историю, полную черного эдипова комплекса, полную роковых парадоксов, а вы?..»
Но в это время за стеной у лесников поднялся шум, все радостно загалдели, послышались возгласы: «Сейдл, ха-ха-ха! Сейдл явился! — Привееет, Сейдл, дай я обниму тебя, шумавский волчище!»
Это вечерним поездом из Южной Чехии приехал, как мне сказали потом, знаменитый шварценбергский лесничий {124} Сейдл, признанный король охотничьих анекдотов.
В следующий миг произошло нечто, о чем бы я предпочел умолчать, чтобы сохранить к себе хоть каплю уважения со стороны читателей этого рассказа.
Но честность и искренность, две добродетельные сестрицы писательского ремесла, требуют, чтобы я без утайки описал, при каких скандальных обстоятельствах закончилось мое выступление.
С тех пор прошло много лет, и я уже точно не припомню, что же, собственно, произошло в помещении за деревянной перегородкой.
Вроде бы официант, перегруженный тарелками, столкнулся с каким-то захмелевшим лесником; кто-то из них всей тяжестью своего тела навалился на перегородку. Раздался удар, послышался зловещий звон бьющейся посуды, после чего от стенки отделился здоровенный прямоугольный кусок и, чуть поколебавшись, куда ему падать, с ужасающим грохотом рухнул по ту сторону от нас, прямо на егеря, мирно пьющего вино за длинным столом.
Сперва все оцепенели от страха. Наступила гробовая тишина.
Потом все дружно загомонили, окликая людей, погребенных под перегородкой и облитых пивом: «Алле! Как вы там!» Чей-то раздраженный голос возмущенно вопрошал: «Ну что у нас за порядки?»
В образовавшейся дыре, через которую потянуло клубами табачного дыма, возникла физиономия папаши Сейдла — огромный красный блин со сверкающей плешью, моржовыми усами и длинной седой бородой,— а рядом морды двух его гончих. Встав на задние лапы, они что-то вынюхивали на внезапно образовавшемся сквозняке, высоко задрав свои породистые носы.
— Ах плутишки! Да ведь у вас здесь прячутся девчата!
После этих слов старшего лесничего Сейдла какая-то барышня радостно воскликнула: «Дядюшка, милый дядюшка!» Из-за стола поднялась одна из воспитанниц училища, хорошенькая стройная девушка, и бросилась прямо к дыре.
— Дядюшка, вот хорошо-то, что вы приехали! — Она обвила руками дядюшкину шею, а он, не выпуская из левой руки поднятую рюмку, обнял своей медвежьей лапой племянницу, ласково похлопывая ее по спине.
Раздалось пять звонких поцелуев.
— Ого-го! — послышались протестующие возгласы мужчин, и пролом мгновенно заполнился лицами молодых и старых лесников.
Пока дядюшка Сейдл, посмеиваясь в усы, обнимался с Властичкой, остальные девушки, воспользовавшись суматохой, повскакали с мест и помчались к импровизированному окошку.
— Привет, привет, милые дамы — давайте к нам! — звал дядюшка Сейдл.
— Мое почтение, барышни! — вопил какой-то молодой егерь.
— За вашу красоту, очаровательные созданья! — хором кричали лесники, размахивая пол-литровыми кружками с пльзенским.
Все приветствовали девушек, пили за их здоровье, протягивали им руки, а тут еще квартет саксофонистов, подоспевший со свадьбы, громко грянул бравурный марш.
Тщетно пыталась воспитательница оттащить девушек от дыры. Напрасно ринулись к пролому, чтобы помочь ей, другие почтенные дамы и господа.
— Здесь заседание просветительского общества! Прошу всех на свои места! — надрывался пан Гимеш.
— Да оставьте вы их в покое! — весело воскликнула пани Мери, единственная из всех, не считая меня, оставшаяся на своем месте.
Оскорбленный до глубины души таким завершением своей лекции, я объявил по сути дела самому себе:
— Дамы и господа! На этом разрешите закончить. Благодарю за внимание.
Свернув свои листочки и собрав книги, я задул свечу, одел пальто, надвинул шляпу на глаза и заторопился к выходу.
Я брел по катакомбам отеля, и мне больше всего хотелось оказаться где-нибудь в укромном уголке и зарыдать над самим собой.