Ужин себе не смел заказать!
Я продолжал вертеть хрупкую ножку бокала с вином.
И вдруг со словами — «прошу, пожалуйста!» — подбежавший официант поставил передо мной большую тарелку жаркого из серны с брусникой и кнедликами. Я удивленно посмотрел на него, но сразу невольно схватился за нож. И в ту же секунду передо мной возник метрдотель.
— Пардон? Вы заказывали?..
— Нет!
Он схватил тарелку, вилку, нож:
— Руда, я же говорил — третий в середине! — И, положив передо мной меню, вычеркнул жаркое и цыпленка под соусом.
— Благодарю, я ужинал!
— Прошу прощенья!
Вспомнив, что японцы с улыбкой встречают любую неприятность, я посмотрел на соседей по столу, мужественно улыбнулся им и отхлебнул вина.
— Эй, постой-ка! — ухватил я за полу помощника официанта,— принеси крендельки!
Я с хрустом жевал маленькие сухие колечки и запивал их приятным бадачонским вином.
Наблюдая с горьким смирением весь этот лукуллов пир, слушая гул голосов, внимая меланхолическим звукам модного танго, я больше всего хотел оказаться где-нибудь в пустыне. Отодвигая свой стул, чтобы пропустить очередного нахала, который лез прямо на меня, продираясь к висящему у стены пальто, я жаждал услышать слова поддержки от человека сильного, гораздо более сильного, чем я,— жалкая раздавленная щепка. Вскакивая со стула, потому что мне в затылок упирался кием дюжий детина в свитере, я страстно желал услышать от какого-нибудь уважаемого мною человека, что я вовсе не такое уж ничтожество, каким кажусь себе в эту минуту. Шаря по карманам в поисках сигареты, я жаждал, чтобы Утешитель ласково уверил меня, что я не заслуживаю тех унижений, которым подвергают меня в городе, что даже лекция моя не была столь уж скверной, как считает Отомар. А больше всего мне хотелось, чтобы сказанное мной не пропало даром, не растворилось бесследно в атмосфере всеобщего чревоугодия, не растаяло в звуках фокстрота, который фальшиво выводил отчаянно завывающий саксофон.
Я заказал вторую порцию бадачонского.
Лесники и девушки перешли к исполнению наших неувядаемо прекрасных народных песен.
— Разрешите кое о чем спросить вас, маэстро,— обратился ко мне директор музыкальной школы.
— Пожалуйста, к вашим услугам,— поднял я голову.
— В консерватории нам тоже читали лекции по искусству, и вы очень хорошо сегодня сказали, что современное искусство должно служить всем. Только ведь наши молодые композиторы и понятия не имеют, что такое мелодия, и сочиняют кошачьи концерты. Да и художники делают из нас дураков, рисуют ребусы вместо картин. Наверное, я выражу желание всех присутствующих, если попрошу вас, маэстро, объяснить, что такое кубизм…
— С удовольствием, одну минуточку.— Я поднялся из-за стола, чтобы сполоснуть левую руку в маленьком фонтанчике возле бильярда, где из чиненого и перечиненного крана в виде львиной пасти текла тоненькая струйка воды.
Вернувшись, я обрадовался, что мне не придется объяснять, что такое кубизм, ибо возле моего стула толпилось несколько человек с книгами в руках. Сначала я раскрыл альбом, завернутый в атласную бумагу. На первой странице было написано: «Любезной чтице моих произведений с благодарностью — А. Ц. Нор {125}». Потом мне вручили тетрадь лирических стихов, и я обещал молоденькой авторше все прочесть и высказать в письме свое мнение. Кроме того, я выслушал жалобы господина, выложившего передо мной рукопись исторического романа в трех томах «Отец отчизны» и требовавшего, чтобы я нашел ему издателя. Субъект в темных очках, в зимнем пальто и барашковой шапке — его привела дочь — бодро потряс мне руку:
— Я не осмелился подсесть к вам, а теперь, к сожалению, должен уходить. Позвольте представиться — я бывший податной инспектор, а кроме того, путешественник и писатель. Это мой труд — «В стране пирамид», разрешите презентовать его вам.
— Весьма тронут, весьма тронут, пан инспектор,— сказал я и перешел в распоряжение редактора местного журнала «Гласы».
— Извините, но профессор Кадлечек отказался дать информацию о вашей лекции, и я сам подготовил тут несколько строк.
Просмотрев, я решительно вычеркнул всех «маэстро», все эти «знаменитость», «прочувствованное слово», «увлек слушателей» и был «награжден бурными аплодисментами».
— И, пожалуйста, изложите содержание вашей лекции!
Я написал, что искусство, как показал докладчик, есть особый вид познания человека, раскрывающего глубины человеческой души способом, гораздо более действенным и эффективным, нежели познание логическое. Поверхностный позитивизм изжил себя. Завершается эпоха деспотического царства науки. Начинается новая эра активизации жизненных инстинктов, и в первую очередь инстинктов социальных. Поэтому новое искусство, не желая иметь ничего общего с отжившим искусством феодально-буржуазной эпохи, встает на сторону человечества, приближающего зарю счастливого будущего.