О, это дьявольское непостоянство — слава тебе! Если б не ты, мир так и стоял бы на месте, застыв в унылом однообразии богом заведенного совершенного порядка!
Приблизительно через год после отправки письма я шел из «Манеса» {148} по Мысликовой улице, неся под мышкой японскую гравюру, завернутую в бумагу. Я был расстроен, как барочный орган во время пасхального богослужения.
Полдня я впустую мотался по редакциям и издательствам.
— Перерасход авансов! Зайдите еще!
Додя уже второй месяц жила у меня. Она появилась на третий день после моего возвращения из Парижа. Я сидел без гроша в кармане и как раз дописывал восторженную статью о цирке Медрано и его клоунах, братьях Фрателлини. Я даже не слышал шагов на лестнице. Дверь тихо отворилась…
— Что тебе? — от неожиданности я скосил глаза и заморгал.
— Нельзя ли остаться здесь дня на три, родителей выселяют по судебному иску из квартиры, и они перебираются на новое место.
— А как же твой банковский чиновник? Женитесь вы или нет?
Они непременно поженятся, но сейчас к нему приехали отец с матерью из Кардашовой Ржечицы, и оставаться там было бы неловко…
— Ага! Неловко! — сказал я.— Что ж, проходи и садись!
Как только я дописал статью об элементах дадаизма в цирковом искусстве, она принялась накрывать на стол.
— Зачем это? — спросил я, думая, что надо бы изменить начало статьи.
— У меня в сумочке случайно оказалась пара ростбифов, и я их поджарила.
Я взглянул на нее. Она была тихой, осунувшейся, ходила на цыпочках, чтобы мне не мешать.
Поскольку я забыл пойти пообедать, все это пришлось очень кстати. Она принесла пиво. Подсела ко мне на кушетку.
— Мирек, ты относился ко мне лучше всех — я понимаю, что вела себя плохо! Ты еще хоть чуточку любишь меня — Мирек, Мирек?..
— Сама знаешь — еще как! — я отодвинулся.
— От меня пахнет карболкой?
— Нет!
— Я только что из больницы. Желчный пузырь!
— Ага! — поморгал я.— Желчный пузырь!
— Ничего страшного, Мирек! Ты не бойся!
— Ну, ясное дело! Говорю, за два дня дом не развалится!
— Спасибо тебе огромное! — она вытерла слезы, вытерла заострившийся голубоватый носик.— Здесь где-нибудь можно найти носильщика?
— Скорее всего на Флоре!
Только я начал переделывать статью, она уже вернулась с носильщиком и двумя чемоданами.
— Будь добр, заплати, пожалуйста, у меня нет мелочи!
Я дал носильщику денег.
— Маловато,— сказал он,— а ожидание?
— Какое ожидание? — спрашиваю.
— Барышня велела, чтобы я ждал за углом, обещала, что и часа не пройдет.
Я взглянул на часы.
— Вы правы, и часа не прошло! — сказал я и сердито посмотрел на Додю.
В другое время она бы набросилась на меня с руганью, а теперь стояла тихая, какая-то отсутствующая.
Она изменилась в лучшую сторону. Стихами она по-прежнему не интересуется, зевает от них во весь рот, но в живописи понимает толк. Особенно в японской. Вот сейчас я принесу ей «Фудзияму» Хокусаи {149}, она вскрикнет от радости, захлопает в ладоши, как дитя, и непременно меня поцелует.
Погруженный в свои думы, я прошел Мысликовую улицу и свернул на Лазарскую.
Ах ты черт! Совсем забыл, ведь она просила купить новую длинную пилку для ногтей и губную помаду. Куда я девал образец? Неужели потерял? Ага, вот он! Зайду в галантерею, там дешевле. Надо еще билеты в кино на завтрашнюю премьеру. Вчера мы так и не позанимались, сегодня наверстаем упущенное. Додя уже безошибочно различает романский стиль, готику, ренессанс, знает, что такое бидермейер. Но храни тебя, девочка, бог и все святые, если вздумаешь еще раз излагать в кафе свои взгляды на искусство и спорить с моими товарищами. Меня пот прошибает, как только ты пускаешься в рассуждения. Но надо бы подыскать для тебя какую-нибудь работенку, а то ты до одиннадцати валяешься в кровати и читаешь детективы. Определил было я тебя ученицей в парикмахерскую, а ты походила два дня, а потом осталась дома. Мол, голова болит, и не желаю прислуживать всяким бабам, и плешивый мастер пристает, а его старуха ревнует, и вообще! Поговорю с Мацеком. Может быть, удастся пристроить тебя на киностудию. Фигурка есть, личико тоже, а от кинозвезды больше ничего и не требуется. Сегодня вечером будем заниматься правописанием. В твоих каракулях скрывается — единственная за всю твою жизнь — нусельская начальная школа, которую ты так и не кончила, дурашка! И куда девался твой чиновник? Не идет и не идет. Хоть бы сказала, в каком банке он служит. Осталась от него лишь пустая тетрадка, где на первой странице его рукой написано, что такое смета, деньги, товар, закладные векселя. Он тоже тебя учил!