Если герои Ванчуры вопреки своим «конькам» и причудам полнокровные люди, которым не чуждо ничто человеческое, каждый из персонажей повести Карела Полачека (1892—1944) «Гедвика и Людвик» (1931) односторонен и ограничен.
Карел Чапек назвал Полачека писателем-монографистом. Многие из его книг посвящены исследованию определенной жизненной сферы, некоего «мира в себе». Эта методичность, систематичность юмора Полачека объясняется тем, что писатель считал художественную прозу чем-то очень близким науке. Под его исследовательским микроскопом в первую очередь оказывались микробы мещанства.
Чешский прозаик Франтишек Кубка вспоминает: «Полачек — в отличие от Карела Чапека — был настоящим юмористом, то есть человеком грустным. Я ни у кого не видел таких печальных глаз… Разве что у Зощенко» [5]. Сам Полачек всю жизнь мечтал написать по-настоящему серьезное произведение и с удивлением спрашивал: «Что в моих книгах вызывает смех? Ведь смеяться тут не над чем». И вместе с тем он считал, что всякое «добротно сделанное» литературное произведение содержит долю юмора, ибо обязательно раскрывает несоответствие между сущим и должным. Юмор «прочищает зрение», и сама реальность в сопоставлении с идеалом художника выступает как нечто фантастическое, уродливо-смешное, неожиданно парадоксальное. В повести «Гедвика и Людвик» писатель прибегает к нарочитому гротеску, парадоксальному сюжету, чтобы обнаружить комическое в самом обыденном и создать широкую пародийную панораму. Во внешне безыскусном повествовании престарелой барышни Гедвики Шпинаровой, льющемся естественно и непринужденно, как живая устная речь, и в то же время несущем явственный налет архаичности и книжности (ведь героине далеко за восемьдесят и воспитывалась она как читательница на весьма давних литературных образцах), перед нами проходит почти столетие жизни чешского провинциального городка.
В исторической перспективе и в скромных масштабах маленького провинциального городка многое из того, что претендовало на подлинный пафос, становится похожим на фарс. «Папенька» Рудольф, который видит крамолу в идиллических «Вечерних песнях» Витезслава Галека (1835—1874), у чешского читателя 30-х годов XX века мог вызвать только усмешку. Меж тем как в 1859 году, когда сборник вышел в свет, предубежденность бдительного жандарма против этого образчика «новомодной поэзии» не показалась бы столь карикатурной и неправдоподобной.
Мещанство — это прежде всего омертвение человека. Шаблон, трафарет, стереотип сковывают жизнь, лишенную творческого начала. Социальное положение, профессия накладывают на героев Полачека неизгладимый отпечаток, стирая индивидуальные черты. В повести действуют люди-автоматы, люди-схемы, и автор нарочито схематизирует сюжет: сначала мать становится счастливой соперницей дочери, затем отец отбивает невесту у сына; то супруг, то супруга оказываются под полным влиянием другой половины и живут ее интересами. Развитие сюжета идет зигзагами, что всякий раз связано с переломом в характере одного из родителей. Но это лишь замена одного стереотипа мышления и поведения другим. Персонажи Полачека убийственно серьезны, они преисполнены высокого мнения о собственной персоне и всячески стараются приподняться на цыпочки, чем-то придать себе значительность. Бывший лакей Мартин живет в мире представлений, почерпнутых им из бульварных романов, актер бродячей труппы Кветенский хвастает выдуманными связями с маркизами. Речевой трафарет Полачек воспринимал как свидетельство автоматизации мышления. Воспроизводя языковую рутину, он оттеняет духовное убожество и рутинное мышление героев. Полачек изображает мир, где вещи заслоняют человека, и потому характеристика персонажей часто дается через описание окружающих и как бы сросшихся с ними предметов.
Чешский литературовед З. К. Слабый заметил, что повествование у Полачека обычно состоит из вереницы юмористических сцен, но общий итог — сатирический. В «Гедвике и Людвике» диапазон авторского отношения к персонажам, замаскированного и образом повествовательницы, и внешней объективностью тона, весьма широк: от гневного отвращения до иронического сочувствия. Если тут можно говорить об авторской симпатии, то она принадлежит «детям». С наибольшей теплотой в повести говорится о ребячливом «папеньке» Индржихе. По горькому убеждению Полачека, только в детстве человек естествен, что проявляется и в языке. Почувствовав себя «взрослыми», Людвик и Индржих начинают говорить напыщенно. То же происходит с Гедвикой и Людвиком всякий раз, когда им приходится поучать родителей, изображать «взрослых». Светлый и радостный мир детства был главной духовной опорой Полачека.