— Аля-маля!
И прокричал с насмешкой:
— Эй, турка! Готовь, брат, пузыри — Русь идёт!
На турецком корабле словно бы поняли — оттуда раздались ружейные выстрелы. Пули коротко взвизгивали в темноте, с треском впивались в дерево, разбрызгивая острые щепки. Одна из пуль разбила горшок. Горшки эти с углями тут и там расставлены были по всему брандеру, чтобы в нужный момент мы были при огне. Но теперь рубиновые угли рассыпались по палубе, того и гляди — вспыхнет пламя вполнеба! Я смерил взглядом расстояние до турецкого корабля — вроде бы близко. Но в темноте всякое расстояние кажется короче. Что, если брандер загорится, а враг от нас ускользнёт? У меня не было права на риск.
— Убрать! — скомандовал я.
Семён сунул мне в руки смолёный шкот и кинулся к куче углей. Своими глазами я видел, как он голыми руками хватал пылавшие угли и швырял их за борт! И ни вскрика, ни стона!
Но зато всё громче, всё оглушительнее слышался вопль с турецкого корабля, заглушая редкие беспорядочные выстрелы.
Ещё бы! Турки видели, как медленно и неотвратимо приближалась к ним смерть!
И вот утлый кораблик наш с треском и хрустом ударился о борт турецкого исполина. В тот момент, когда мы, с трудом удержавшись на ногах от толчка, поняли, что цель достигнута, время словно замедлилось и потекло еле-еле. Никто из нас не спешил, не торопился покинуть начинённый серой и порохом плавучий снаряд. Бойко побежал вдоль борта матрос, ударами ноги опрокидывая горшки с углями, — не Степан ли, ожёгший себе ладони? Другие кидали «кошки» — верёвки с крючьями, цепляя их за порты нижней палубы турецкого корабля. Третьи на канате подтягивали шлюпку, тащившуюся за нашей кормой. Я не командовал — командовать и не надо было, каждый делал своё дело. Раздув факел, я поджигал смолу и фитили. Огонь разгорался, слепил глаза. Наконец все матросы сгрудились на корме, пора было покидать брандер. Один за другим соскользнули мы по верёвке в лодку, в руки заботливо принимавших нас товарищей.
Я зашвырнул ненужный теперь факел на палубу турецкого корабля.
— В вёсла, братцы!
Вёсла дружно опустились в воду, мы отвалили от борта. Матросы сделали десяток-другой гребков, когда я приказал сушить вёсла: мне почудилось, что прошло уже много времени, а вспышки пламени всё нет. И тут она явилась. На мгновение стало светло как днём. Борт турецкого корабля был весь охвачен огнём, пламя быстро взбегало вверх по снастям.
— Ура, Россия! — прокричали матросы.
Тысячегорлый вопль ужаса разнёсся над бухтой — казалось, все до последнего матросы турецкого флота орали, призывая на помощь Магомета. Трещало дерево, со звоном лопались канаты, свистело яростное пламя. В отсветах огня казалось, что вода под нами обратилась в кровь.
Мои ребята-молодцы дружно махали вёслами, борт «Трёх иерархов» приближался. Оттуда раздалось зычное матросское «Ура!».
Была примерно половина второго ночи. Это был миг нашей победы.
Потомок мой! Не имею достаточных сил и способностей, чтобы описать тебе, что творилось в те минуты на турецких кораблях. А потому уступлю место писателю более меня даровитому, известному стихотворцу нашему Михайле Матвеевичу Хераскову, который в поэме своей «Чесмесский бой» рассказал о сражении вот в таких стихах (надо лишь уведомить тебя, что, как принято в поэзии наших дней, турок он именует сарацинами — срацинами, море же называет понтом):
Казалось, само море было охвачено пламенем! От разлетавшихся в стороны головешек загорались всё новые и новые корабли. Время от времени раздавались взрывы — это огонь добирался до порохового погреба очередного турецкого корабля.
Русские корабли прекратили огонь. Было ясно, что победа за нами, и ни к чему было множить ненужные жертвы среди неприятеля.
Когда рассвело, турецкого флота уже не было. Вся поверхность бухты была покрыта обгорелыми обломками и пеплом. Соблюдая все меры предосторожности, два русских корабля вошли в бухту. Среди догоравших судов они обнаружили линейные корабли, не тронутые пожаром. Русские моряки решили захватить их в качестве славных трофеев. Но когда уже взяли их на буксир, один вдруг загорелся, и потому пришлось его бросить. Другой, шестидесятипушечный линейный корабль «Родос» пополнил ряды нашей эскадры. Его переименовали в «Память Евстафия».
И было решено, что с этих пор на русском флоте всегда будет корабль, носящий это славное имя в память потомству.
Турки потеряли в эту ночь весь свой военный флот и более одиннадцати тысяч человек. Наши же потери составили одиннадцать человек убитыми да некоторое количество раненых. Редки в морской истории победы столь поразительные. Доподлинно, русские моряки показали всему миру пример усердия и любви к Отечеству!
В память о битве выбита была серебряная медаль с изображением турецкого флота и краткой надписью: «Был».
Чесменская победа сделала нас безраздельными властителями на Средиземье. Ими и оставались мы до самого конца войны, долгих четыре года.
Мирный договор, заключённый между Россией и Турцией в 1774 году, возвращал России плодородные южные земли, отрывал Крым от турецкой зависимости и, что особенно порадовало нас, моряков, давал России право строить большой Черноморский флот, плавать по Чёрному и Средиземному морям. Получив это известие, мы поздравили друг друга с победным миром, и вскоре корабли наши тронулись в далёкий путь, к родным берегам.
Потомок мой! Жизнь моя клонится к закату. Но из дальних лет освещает её трепещущее пламя той далёкой победной ночи.
И я счастлив тем, что довелось мне свершить дело трудное, дело нужное для милой Отчизны. Пусть имя моё покроется мраком неизвестности, лишь бы она жила и процветала.
А я из мрака ушедших лет, сквозь немоту забвения взываю к тебе: потомок мой, служи своей родине верно и беззаветно, гордись славными деяниями прадедов своих и приумножай их славу, чтоб из веков в века была наша страна изобильна, радостна и благодатна!