После изгнания нечистой силы из Рокби прошло несколько дней. Дом был пуст и безмолвен: не скрипели лестницы, не потрескивали половицы. Где–то в глубине стен сам дом тосковал по прежним обитателям. Он скучал по ним, как собака скучает по своим блохам, с которыми прожила всю жизнь. К тому же дом ощущал вторжение новой темной силы; атмосфера здесь становилась все более сырой и холодной, и никто уже не хранил и не оберегал ее.
Пленник, запертый на чердаке, чувствовал необыкновенную пустоту дома, но только потому, что исчезло все, что можно было хоть как–то почувствовать. Моргас редко навещала его, и ему ничего не оставалось, кроме Как разговаривать с самим собой, с домом и с молью, которая была так мала, что ее не утащила сила магии. Но вскоре это стало выводить его из себя. Тогда он попытался сокрушить преграды, закрывающие путь к свободе. Он был достаточно силен, чтобы своротить обычные ржавые решетки и запоры, но, укрепленные колдовством, они не поддались натиску.
— Что она делает? — спрашивал он у дома, но ответа не получал и слушал мертвую тишину, царившую в нижних этажах.
Он прикладывал ухо к полу, пытаясь расслышать, что происходит внизу. Он знал, что призраки покинули дом, и слышал крадущуюся поступь охотящейся Негемет да иногда приглушенный голос ее хозяйки, невыносимо мучивший его слух. Порой, пытаясь разогнать ненавистную тишину, он выл, как зверь, но звук отражался от стен и, повисев в неподвижном воздухе, всегда возвращался к нему. Иногда он плакал от бессильной ярости, и горячие красные слезы испарялись, едва упав на землю. В конце концов он стал проклинать и Моргас, и свою тюрьму, и весь мир, покуда не охрип от проклятий. Он все повторял и повторял имя своего единственного друга; в нечеловеческой муке он звал его на помощь тихим, как трепетание крылышек моли, шепотом, кусая в кровь губы.
В глубине оранжереи Моргас высаживала Дерево в горшок. Стояла полночь, луна заливала округу безразличным, холодным светом, и треугольная стеклянная крыша отбрасывала причудливые тени. И снова все вокруг было окутано волшебством, на сей раз волшебством живительным: ствол молодого Дерева светился мерцающим светом, листья и ветви пульсировали, будто наполняясь живой горячей кровью. Моргас напевала свои жуткие колыбельные и поливала Дерево волшебной жидкостью из различных сосудов. Рядом неподвижно сидела Негемет, и, если бы не ее подрагивающий хвост, можно было бы подумать, что она превратилась в статую.
— Мы с тобой находимся на земле Англии, — нашептывала ведьма Деревцу. — Это мой остров, моя земля. Здесь ты вырастешь, станешь сильным и высоким, ты наполнишься соком, который мне так нужен. А потом ты принесешь мне плоды.
Закончив, она собрала свои вещи и пошла в дом; Негемет послушно семенила у ее ног.
В темноте оранжереи тяжелая каменная кадка треснула и стала медленно, миллиметр за миллиметром, раскалываться, поддаваясь напору напоенных колдовским зельем корней, которые жадно тянулись к земле.
— Хватит поучать меня, — возмутился Уилл Кэйпел, возвращаясь вместе с сестрой с похорон тетушки Эбби в Западном Графстве.
Смерть тети не стала неожиданностью для родственников, многие даже считали, что ей давно пора было перейти в мир иной. Свои последние годы она провела в доме для престарелых в Торки, но это не мешало ей приезжать к родне без приглашения на Рождество, Пасху, свадьбы, юбилеи и крестины, не говоря уже о похоронах менее живучих родственников. Ей стукнул девяносто один год, и она пережила многих своих сверстников, поэтому Ферн не испытывала особой грусти. Возвращаясь с похорон, она вспоминала свою собственную неудавшуюся свадьбу и тетушку Эбби, которая на этой свадьбе тоже присутствовала, как ни в чем не бывало потягивая вино.
— Что ты сказал?
— Я сказал, что хватит давать мне советы.
— А я и не пыталась, — спокойно ответила Ферн. — Я вообще никогда не даю советов.
— Ты даешь их по–своему, — упорствовал Уилл. — Ты ничего не говоришь вслух, ты телепатируешь, — словом, я чувствую, что ты хочешь мне сказать. Да еще твое выражение лица!
— Чушь какая! — усмехнулась Ферн. — Обыкновенное выражение.
— Ну да! Напускаешь на себя холодный загадочный вид и думаешь, что никто не догадывается, что у тебя на уме. Если бы мы играли в карты, — продолжал Уилл, — ты бы точно проиграла мне. Впрочем, давай проверим, если хочешь. Сейчас ты думаешь о последней поездке тетушки в Йоркшир и о своей несостоявшейся свадьбе, а следовательно, ты собираешься критиковать мою личную жизнь, правильно?
— Твоя личная жизнь — это твое личное дело, — бросила Ферн. — Или дела, если уж на то пошло. И когда только ты успеваешь справляться с подобными делами…
— Вот видишь! — оживился Уилл. — Опять критика!
Ферн прикусила губу, чтобы не рассмеяться.
— Просто не хотелось тебя огорчать.
Уилл тоже улыбнулся, но постепенно улыбка стала неестественной и какой–то вымученной.
— Как там Гэйнор?
— Давненько ты не интересовался, — осторожно ответила Ферн.
Она вглядывалась в дорогу. От беззаботности не осталось и следа, и теперь на ее напряженном лице сложно было что–то прочитать.
— Гэйнор быстро оправилась от разрыва с флейтистом, видимо, не очень–то они были привязаны друг к другу. По последним данным, она сейчас отбивается от ухаживаний Хью, погуливающего муженька Ванессы. А вот источники, близкие к мисс Мобберли, считают, что долго она не продержится. Когда кто–нибудь из мужчин рыдает у нее на плече, она всегда оттаивает.
— Она не пробовала надевать водонепроницаемую жилетку? — взорвался Уилл. — И вообще, я не просил отчета о ее любовных связях, мне просто интересно, как она поживает!
— В прошлые выходные она поживала хорошо, _-_ ровным голосом ответила Ферн.
Почти две мили они ехали в полном молчании. Ферн сама попросила не включать музыку, но тишина, воцарившаяся в машине, наводила на нее тоску, поэтому она не стала делать вид, что дуется, когда Уилл продолжил разговор.
— В этом году я, вероятно, поеду в Индию, — сменил он тему разговора, естественно и не думая извиняться за свою резкость.
Ферн неопределенно хмыкнула.
— Как и Роджер в свое время, я мог бы получить свое первое стоящее задание, — продолжал Уилл. — В Би–би–си весьма заинтересованы в репортажах о Гималаях. Ну, ты понимаешь: легенды восточного государства, буддизм, истинное происхождение Шангри–Ла — все это интересно людям. Я тебе говорил об этом в «Капризе».
— Если у тебя выгорит это дело, то в следующий раз ты поведешь меня в «Каприз», — сказала Ферн.
— Так я тебя туда и водил!
— В следующий раз, — мрачно ответила сестра, — ты и счет будешь оплачивать.
Было уже поздно, когда брат с сестрой подъехали к Лондону, поэтому они решили заехать к Ферн. По дороге они купили тайской стряпни и бутылочку «Шардонне». Зайдя в квартиру, Ферн включила свет, задернула шторы и зажгла ароматическую свечу.
— В воздухе витает запах похорон, — грустно сказала она. — Знаешь, такой влажный, ржавый запах. Так пахнет промокшее под дождем черное пальто, которое редко достают из шкафа.
— Так ведь сейчас нет дождя, — возразил Уилл, откупоривая вино и распаковывая пакет с едой.
— Воздух такой влажный, — тихо сказала Ферн. Когда они уселись за стол, Ферн вдруг стала задумчивой.
— Да что случилось, сестренка? — встревожился Уилл. — Ты такая бледная!
Ферн помолчала. Когда она заговорила вновь, голос ее окреп и зазвучал громче:
— Это мой брат. Выходи, не бойся его. Он знает о вашем народце. Я не могу приказывать тебе, это было бы невежливо, а мне не хотелось бы показаться невоспитанной! Я хочу дружить с твоей королевой.
Брови Уилла от удивления поползли вверх, но Ферн не обращала на него внимания. Ее взгляд был прикован к занавескам в углу, где темнота была особенно густой. Уилл заметил, что из тени отделяется нечто отдаленно напоминающее маленькую человеческую фигурку. Наконец существо выползло поближе к свету, и теперь можно было рассмотреть его получше. Он был довольно непригляден — маленький, похожий на обезьяну, непропорциональный, с длинными руками. На его ножки были натянуты полосатые гетры. Ферн отметила, что со времени их последней встречи гоблин приоделся и обзавелся уродливой шляпой, которая была ему великовата. По тулье шляпы вилась щеголеватая вышивка: _«По_назначению»._ Из прорезей этого забавного головного убора торчали волосатые ушки.