Казнили на Руси по политическим мотивам, известное дело, и раньше. Казнили не только за дело, но и за умысел — тоже, то есть по подозрению, по сомнению, потому что просто что-то такое показалось. Тут Николай новатором не был. А вот коллективная карательная робинзонада, учиненная Николаем по отношению к большинству декабристов, — начинание весьма интересное. Александр ввел военные поселения, Николай — политические. Он не просто лишал декабристов — тех, которых не повесил «по старинке», — «дворянского достоинства» в формальном смысле, но словно бы пытался путем перемещения их в социально чуждый им слой общества лишить их собственного достоинства, принудительно обесчестить их лично. Этот «эксперимент» над людьми имел важные последствия. Николай, сам, естественно, о том ни в малой мере не подозревая, детонировал в декабризме те его тенденции, которые оказались наиболее перспективными для условий репрессивных состояний, коллизий и режимов вообще. Тут, как теперь мы говорим, «сработала обратная связь».
Те из декабристов, которые в условиях каторги и ссылки пытались бежать, а вернее, лишь замышляли побег, старались вновь и в новых условиях устраивать заговоры (заговор Сухинова был, по сути дела, лишь актом отчаяния), метали громы и молнии обличительной публицистики, пробивавшие навылет все сибирские пространства и долетавшие до Петербурга и даже Европы, действовали в традиционных формах, что конечно же не умаляет их личного героизма — героизма последнего исступления или холодного отчаяния. Но похоже, что в своих действиях и мыслях они так и не вышли за рамки дилеммы — стрелять в царя или служить царю, хотя сами и не знали ее.
В ту пору, когда случилась столь колоритно описанная в «Былом и думах» знаменательная беседа молодого Герцена со старым графом Строгановым о том, как же надо было поступить несчастному Т. в день 14 декабря, Дмитрий Иванович Якушкин, «государственный преступник», учил в своем Ялуторовске местных детишек. Учил в школе, почти фантастическим образом его стараниями устроенной, несмотря на легко вообразимые и не столь легко вообразимые препятствия. Учил — «по системе Ланкастера» — самостоятельно думать, учил самому важному и самому трудному из всего, что есть на свете. Я не стану тут углубляться в механику и методику ланкастерской идеи «самообучения» — любознательный, как некогда выражались, читатель без всякого труда удовлетворит свой интерес, обратившись к соответствующим справкам в энциклопедиях, если не пожелает ознакомиться с достаточно многочисленными специальными изданиями. Скажу здесь только о том, что в Россию ланкастерская система проникла из Европы во времена «дней Александровых прекрасного начала», в Европе эта система вела свое начало от педагогических идей великого Песталоцци и широко распространилась — первоначально возникнув в кантонах демократической Швейцарии — после Великой французской буржуазной революции, а главный принцип этой системы был связан с развитием, воспитанием способности детей к самостоятельному мышлению и поведению.