Раскаленный воздух дрожал под полуденным адским солнцем, искривляя пространство, создавая миражи и заливая пустыню своим светом от края до края.
Медленно ступая по барханам, брел белый верблюд. На нем, поджав ноги, сидел он. Одет он был просто — рубашка и широкие штаны, завязанные ремешками на лодыжках, поверх них была надета тонкая шерстяная накидка цвета индиго. Грудь перекрещивали две широкие ленты, сплетенные умелыми руками из разноцветных шелковых шнурков, концы которых оканчивались кистями. Обут он был в сандалии на широкой подошве и с загнутыми носами, сделанные специально для ходьбы по песку и по каменистой почве. Завершал наряд синий платок — тагельмуст, который полностью скрывал его лицо. И только некогда темно-голубые, как небо ранним вечером, а сейчас красные от ветра и песка глаза оставались открытыми.
Любой бы сразу понял, перед ним воин, даже несмотря на то, что не видел у него оружия в руках.
Невысоко над ним в выгоревшем от зноя белесом небе парил, расправив крылья, ворон, подыскивая место, где можно спрятаться в тени барханов от палящего солнца — до следующего колодца и настоящей тени еще день пути. Только там они смогли бы отдохнуть и запастись водой для следующего перехода.
— Впереди на песке кто-то лежит, — проговорил ворон, опускаясь воину на плечо.
— Кто там может лежать? — невозмутимо отозвался тот. — Зверь какой-нибудь издох. Труп его не успели сожрать гиены. На много миль вокруг только мы с тобой да Орион, — воин похлопал по спине верблюда, — живые существа в этих проклятых Создателем песках.
— Я тебе говорю, — фыркнул ворон, — на песке кто-то лежит.
— Даже если и лежит, — снова проговорил воин, — то нам что с того? Нам нужен соперник, а не труп его.
— Ты всех извел, — снова фыркнул ворон, опускаясь на верблюда позади воина. — На твоем месте я сам бы взрастил его. Научил всему, что знаешь, а потом с ним сразился.
— В твоих словах есть доля истины, — согласился с ним воин, мерно покачиваясь в такт шагов верблюда.
Они остановились недалеко от лежащего на песке тела, пытаясь разглядеть, жив человек или мертв.
— На нем королевские одежды, — прошептал ворон и почему-то поежился, втянув голову в плечи.
— Сам вижу, — отозвался воин, слезая с верблюда и решительно направляясь в сторону неподвижного тела. Он никого не боялся — ни мертвых, ни живых.
Нисколько не опасаясь, он присел перед лежащим человеком на корточки, с трудом расцепил его пальцы, сомкнутые на шее мертвой гиены, и только затем перевернул его на спину. Человек, юноша, был еще жив. Во всяком случае, он дышал, его грудь мерно поднималась и опускалась.
Воин извлек из складок своей одежды небольшой бурдючок с вином, разбавленным водой. Он приподнял юношу за плечи и смочил его губы жидкостью из бурдючка. Тот, не открывая глаз, сделал несколько жадных глотков и только потом взглянул на воина.
— Туарег, — прошептал он, снова впадая в небытие.
Воин молча махнул рукой ворону, чтобы тот подвел нему верблюда и заставил его лечь на песок.
— Ты хочешь его забрать с собой? — ворон, обернувшись на всякий случай небольшим драконом, изверг струйку пламени.
Воин кивнул.
— Он силен духом, раз смог задушить джинна, не позволив себя сожрать. Это не гиена, это гуль, — сказал он. — И я послушаюсь твоего совета — взращу из него достойного соперника.
— Не пожалей об этом, — дракончик снова поежился.
Воин с предосторожностями положил тело юноши на верблюда, предложив дракончику поддерживать его, а сам решил пойти рядом.
О чем собственно ему сожалеть?
Об ушедшей молодости? Он когда-то тоже был молод и красив, как этот юноша. Только о ней он порой сожалел. Ни о чем больше. Все остальное у него было.
Воин нахмурился, вспоминая себя в далеком прошлом.
Почему он им поверил? Побоялся расстаться с сокровищами? С проклятыми, как выяснилось гораздо позже, сокровищами. Они тогда только посмеялись, когда умирающий караванщик, сраженный им, попытался их предостеречь. Рубины, изумруды, золото и жемчуга притягивали взор, не позволяя расстаться с ними.
Они, некогда два его друга, оставив его одного в пещере, случайно обнаруженной в песках, сторожить богатства, на самом деле бросили его. Они не оставили ему даже воды, пообещав вернуться с вьючными животными как можно скорее, чтобы вывезти сокровища. Не поверили они караванщику, что вывезти найденные богатства из пещеры нельзя — их можно только сторожить и пополнять.
И он стал рабом пещеры — убивал всех и каждого, кто входил в нее и прикасался к его богатствам. Он вынужден был убить и двух своих бывших друзей — они стали его соперниками, первыми в длинной череде поединщиков, пожелавших забрать сокровища из пещеры, думая, что он уже давно умер от жажды и голода. Они даже удивиться не успели, как были сражены огненным вихрем его помощника.
И теперь два их выбеленных солнцем скелета «охраняли» вход в пещеру.
Победитель получает все — от следующего соперника ему в качестве трофея достался обоюдоострый меч и тагельмуст цвета индиго. Так он стал туарегом. С тех пор его лица никто не видел. А если бы увидел, то сразу бы умер, пронзенный кинжалом в самое сердце.
Его боялись, о нем слагали легенды…
— У него шамшир, — проворчал дракон, снова оборачиваясь вороном.
— Вижу, не слепой, — равнодушно отозвался воин. — Лицо скрыто под платком, но не глаза. Ты же знаешь.
— Почему он не воспользовался мечом, а задушил гуля руками? — нахохлился ворон.
— А джинна невозможно убить мечом, даже таким, — хмыкнул воин. — Уж кому-кому, а тебе это должно быть хорошо известно. А у парня просто не осталось сил, чтобы встать на ноги и взмахнуть мечом хоть единожды — вот он и вцепился ему в глотку руками. Гуль решил, что ему когти и зубы гиены помогут, но он ошибся. Если быть точным, он ошибся до этого уже дважды — первый раз, приняв парня за мертвого, а второй раз, обернувшись красоткой с клыками, чтобы разорвать тело того на части. Гиеной он обернулся уже позже, когда понял, что вырваться из его хватки не получится.
— Ты сегодня очень разговорчивый, — хохотнул ворон.
— Есть о чем поговорить, — усмехнулся воин.
Действительно, что это он разговорился? Порой по нескольку дней не произносил ни одного слова — так и говорить можно разучиться.
Они остановились на одном из барханов, как воин определял это место, для ворона всегда оставалось загадкой, и запел заунывную песню, известную только ему, призывая если не бурю, то ветер. Он пел и пел, не обращая внимания на поднятый в воздух песок, норовящий влезть в каждую складку одежды, мерзкий, противный, вязнущий на губах и скрипящий на зубах. А еще он помогал себе руками, совершая взмахи снизу вверх, словно что-то пытался поднять из-под песков на поверхность.
Со стороны это, наверно, выглядело весьма зловеще, когда среди пустыни вдруг возникал дрожащим кровавым ртом с выбеленными ветром, песками и вечностью двумя скелетами по бокам вход в неизвестность, а затем проглатывал в своем чреве и самого туарега, и его белого верблюда, и неизменного спутника-ворона.
Воин осторожно снял со спины верблюда по-прежнему висевшее кулем тело юноши и уложил на землю возле протекавшего в пещере ручейка с хрустально-чистой и невероятно холодной водой. Он не стал брызгать ему в лицо или поить из бурдючка — в прохладе пещеры тот и без его помощи быстро придет в себя. Воин готов подождать столько, сколько понадобится, пока тот не решится рассказать о себе. Он не стал его сторожить, даже своего спутника не попросил об этом — бежать отсюда некуда, выхода в пустыню нет, а внутри разыскать как живого человека, так и мертвого не составит труда.
Втроем, он, ворон и верблюд, отправились вглубь пещеры — там воин складывал последние из добытых им на поверхности богатств. Теперь и они станут проклятыми и вынести отсюда их будет нельзя, едва они соприкоснутся с другими, словно напитавшись их зловещей энергии. Но не золото и бриллианты — главные сокровища пещеры. В дальнем ее конце под самым потолком висели крылья. Каждое их перышко было черным, как безлунная ночь в пустыне. Даже ворон рядом с ними выглядел серым, блеклым, а совершенно не черным.