Шимона снизу заглянула в глаза герцога, и на этот раз их взгляды встретились.
В тот же миг обоих захватила таинственная, магическая сила. Казалось, будто по мановению волшебной палочки они вдруг стали единым целым. Даже если бы они поцеловались в это мгновение, их близость не стала бы большей.
— Позвольте мне… остаться с вами… — умоляющим тоном произнесла Шимона.
На секунду ей показалось, что сейчас герцог обнимет ее.
Однако он не двигался, только черты его лица стали вдруг жестче, а глаза, те самые любимые глаза, в которых Шимона надеялась однажды снова увидеть огонь, так поразивший ее в первую встречу, потемнели.
И вдруг она услышала его голос. Вначале он показался ей совсем чужим. Она никогда раньше не слышала, чтобы герцог так говорил — как будто что-то душило его и мешало выражаться связно.
— Я люблю вас! Видит Бог, люблю всем сердцем, но, увы, не могу просить вас стать моей женой!..
Глава 7
На мгновение воцарилась тишина. Затем Шимона потупила глаза и сказала:
— Ну конечно… я понимаю… Вы ведь не можете жениться… на дочери актера… но…
— О Господи, да дело вовсе не в этом! — нетерпеливо перебил ее герцог. — Неужели вы и вправду подумали, что я…
Он запнулся и продолжал уже более спокойным тоном:
— Нет на свете мужчины, который не был бы в высшей степени счастлив, имей он право назвать себя вашим мужем.
Шимона взглянула на герцога, и в ее взгляде он прочитал искреннее удивление.
— Я сейчас вам все объясню, — сказал он, — только прошу вас — сядьте на стул. Пока вы так близко, я не в силах вымолвить ни слова.
Смущенная, но покорная, Шимона поднялась с коврика и направилась к стулу, стоявшему возле камина напротив кресла герцога. Сев, она устремила на него свой взгляд и стиснула руки, лежавшие на коленях.
Однако герцог отвел глаза и, глядя немигающим взглядом на огонь, начал так:
— Я собираюсь рассказать вам о себе, но не затем, чтобы оправдать собственное поведение и образ жизни, а просто мне необходимо разъяснить вам истинную причину только что сказанных слов.
Шимона молча ждала. После некоторой паузы герцог произнес:
— Вряд ли вам случалось слышать о моем отце… Он был известен под именем Герцога-Молельщика. Это был лицемерный, недалекий человек, настоящий фанатик по отношению ко всему, что он считал греховным.
Снова наступило молчание. Казалось, герцог подыскивает нужные слова. Наконец он продолжил:
— Невозможно описать словами мою жизнь с таким отцом, особенно после того, как умерла моя мать. Сейчас, мысленно возвращаясь к той поре, я прихожу к выводу, что у него, вероятно, были вконец расстроены нервы, а возможно, он даже был настоящим сумасшедшим.
В голосе герцога зазвучали циничные нотки:
— Если кто и мог отвратить ребенка от религии, то это, несомненно, такой человек, как мой отец. По утрам вся наша семья вместе со слугами собиралась на молитву, и длилась она невероятно долго. То же самое повторялось по вечерам. Все, что есть в жизни веселого, увлекательного, интересного, безжалостно изгонялось, а любые развлечения были строго запрещены.
— А почему он был таким? — тихо спросила Шимона.
— Бог его знает! — ответил герцог. — Я же знаю только одно: с тех пор как умерла моя мать — мне было тогда всего семь лет, — я жил как в аду…
Шимона издала сочувственный вздох, и герцог продолжил свой рассказ:
— Отец был преисполнен решимости сделать из меня точное подобие себя самого, а потому я был лишен не только общества своих сверстников, но и заботливой опеки няни или гувернантки. Вместо этого меня целиком и полностью поручили заботам домашних учителей.
— Но вы были тогда слишком малы! — пробормотала Шимона.
— Разумеется! — воскликнул герцог. — К тому же эти учителя были в основном немолодые ученые мужи, которые понятия не имели о том, как смотреть за ребенком, а уж тем более — как развивать его умственные способности.
— Это было очень жестоко!
— Истинную глубину этой жестокости я понял только тогда, когда мне не разрешили посещать школу.
— Вы учились дома?
— Да. Мои суровые наставники всегда были рядом. Уроки продолжались с раннего утра до поздней ночи. Иногда мне разрешали ездить верхом, но не играть.
— Наверное, это было невыносимо! Вы, должно быть, чувствовали себя очень одиноким…
— Да, пожалуй, от одиночества я страдал больше всего, — подумав, согласился с Шимоной герцог. — Мне было не с кем поговорить. У меня не было ни одного друга…