С Мерчуткиной обошлись в банке очень грубо. Бухгалтер Хирин, сталинист проклятый, орал на нее: "Ежели ты, старая кикимора, не уйдешь отсюда, то я тебя в порошок сотру!" Потом кинулся на бедную старушку: "Вон отсюда! Ловите! Бейте! Режьте ее!"
А разве Вы, Евгений Александрович, пережили такое унижение, такой ужас? Разве на Вас кричали "старая кикимора!"? Разве за Вами бегали с ножом? Совсем наоборот! Ваше прекрасное письмо, достойное лучшего стенда музея матери и ребенка, т. Мелентьев направил по назначению. Вам бы сказать, подобно Мерчуткиной, которая все-таки получила 25 рублей: "Покорнейше благодарю, ваше превосходительство". А Вы вместо этого поносите человека: "Не постеснялся того, что не помог моей матери — старейшему киоскеру Северного полушария…"
Как хотите, Евгений Александрович, но некоторым нашим писателям, даже лауреатам-депутатам, по своему культурному уровню и деликатности еще далеконько до губернской секретарши Мерчуткиной.
Бросается в глаза, что при Вашей исключительной любви к эпистолярному жанру и вообще к переписке Вы не всегда отдаете себе отчет в том, что тут ценно для истории, а что едва ли заинтересует потомков. Например, полностью приводите текст телеграммы Э. Рязанова о том, чтобы Вы явились репетировать роль Сирано. Ну, кому интересен этот чисто служебный деловой документик? Но вот Вы пишете, что в связи с вводом наших войск в Чехословакию послали гневную телеграмму протеста Брежневу и телеграмму пламенного сочувствия, поддержки — в чехословацкое посольство. А где тексты? Вот их-то как раз было бы очень увлекательно прочитать.
Надеемся, Вы опубликуете то и другое. Как и письма Ильичеву, Суслову, Мелентьеву… Между прочим, вот говорят: застой. Да как же ему не быть, если руководство страны не успевало отбиваться от жалоб, просьб и донесений Евтушенко. Ни на что другое не оставалось ни сил, ни времени.
Пожалуй, еще сильнее, чем пристрастие к эпистолярному жанру, меня удивили в Вашей "Куче" многочисленные свидетельства того, как, увы, ослабла у Вас память. В чем дело? Ведь не дряхлый еще человек.
Вспомните хотя бы весьма живописную главку "Прозорливый дон Алехандро". В ней Вы рассказываете, в частности, что в 1961 году на Кубе вели на испанском языке интересные беседы о литературе с нашим послом Александром Ивановичем Алексеевым. Дорогой поэт, увы, этого не могло быть хотя бы по той причине, что из двух гипотетических собеседников только один знал испанский. Вы пишете, что А. И. Алексеев, познакомившись с Фиделем Кастро в Мексике, "сделал все, чтобы убедить Москву финансировать Фиделя", т. е. приход его к власти. И этого не могло быть хотя бы по той причине, что Алексеев никогда не был в Мексике, а с Фиделем познакомился лишь после его прихода к власти. Наконец, я должен Вам сообщить, что в 1961 году, когда Вы вели с кем-то фантастические беседы на своем фантастическом испанском языке, нашим послом на Кубе был не А. И. Алексеев, а Кудрявцев Сергей Михайлович. А ведь в Вашем рассказе не только Вы, но и сам Алексеев заявляет: "Запомни, я все еще советский посол!" В какое же положение Вы поставили пожилого и заслуженного человека…
Обратимся теперь к созданному Вами образу Василия Аксенова. Вы рисуете своего друга преимущественно в пьяном виде, и он у Вас на чем свет стоит поносит власти, существующий порядок и даже трудовой народ. Не будем останавливаться на этих инвективах, ибо что взять с человека, который, как Вы уверяете, упивался буквально до положения риз, до того, например, что однажды в общественной столовой будто бы вскочил на стол, влез правой ногой в тарелку с винегретом и в такой позе обрушил свой гнев на простых работяг, стоявших в очереди к кассе: "Вы знаете, кто вы такие? Вы жалкие рабы. Вы рабы… Вы рабы… Вы рабы…" Это он выражал протест против вступления наших войск в Чехословакию. Право, такое не водилось даже за самыми знаменитыми выпивохами советской литературы. Ну, пошумят бывало в ресторане ЦДЛ, съездят по физиономии отъевшемуся нэпману или скорбному критику, все это так понятно, но чтобы по политическим побуждениям унижать посетителей дешевых забегаловок — никогда! Тем паче что ответственность писателя за дела в стране поболе, чем рядового работяги.