— Я тут веду небольшой учетик-с по поводу забастовок, — продолжил Михаил Михайлович, доставая записную книжку. — И вот, извольте-с! В истекающем году число стачек возросло до полутора тысяч — и это в разгар великой войны-с! Один миллион двести тысяч забастовщиков! Это — цифра-с! Хотя полиция и громит большевиков и в хвост и в гриву, двести семьдесят три стачки чисто политических — с требованием прекращения войны и свержения самодержавия-с. 70 процентов-с от всех стачек — в обеих столицах и их окрестностях! Это уже попахивает революцией-с! Как бы вы не переборщили с Гвоздевым, Александр Иванович! Ведь неизвестно, куда его понесет!..
— Вполне известно, Михаил Михалыч! — заверил Коновалов Федорова и из-под бровей оглядел всех собравшихся — поверили ли ему? — Если бы не гвоздевская армия, революция была бы еще ближе… Меньшевики и трудовики, он кивнул на сутулого, худого, гладко выбритого Керенского, — единственные из рабочего сословия, кто еще может быть использован нами для предотвращения народного бунта, новой пугачевщины.
— Господа! — вмешался Гучков, жаждавший стать лидером переворота. — Мы затем и пускаем вперед военных, дабы они не только проложили дорогу нашему правительству, но и воспрепятствовали выступлениям черни, тому, что вы называете народными волнениями…
Порыв всеобщей злости против народной революции снова сплотил всех присутствующих и показал истинную цель их объединения. Хозяин салона заметил их беспокойство и снова дважды прикоснулся к звонку. Снова появились официанты, и смышленый ярославец без просьбы со стороны Коновалова принес ему новый стакан виски со льдом и содовой.
Опять пошли разговоры о заказах, акциях, приобретениях. Коновалов не участвовал в общем разговоре. Он снова задумался над будущим, как бы просматривал заново всю структуру организации перед решающей схваткой, чтобы не подвело никакое звено. "Разумеется, — думал он, — Гучков, Терещенко, Некрасов и Керенский — видные члены Верховного совета. И масонские конвенты не случайно вручили им мандат на руководство. Но что стоили бы все их полномочия без моих капиталов и умения выбирать людей, которые сами иногда не подозревают, что служат именно мне?.. — горделиво пришел к выводу Александр Иванович. — Ведь и князь Львов, и будущие министры — только пешки в моих руках…"
Он тяжело вздохнул. "Как я устал связывать все эти разноцветные нити в один тугой узел, прясть, словно паук, паутину, в которую попадутся Николай и Александра Романовы. Ну что ж! Великая цель достойна средств! Надо поторопиться, а то — не ровен час — государь заключит сепаратный договор с Вильгельмом да обрушит на нас вкупе с корпусом жандармов верные ему полки…"
Допив стакан виски и со стуком ставя его на столик, Александр Иванович поднялся.
— Поспешать нам надобно, гаспада хорошие! — по-московски акая, резко произнес он, снова обратив на себя всеобщее внимание. Говор смолк. Братья почтительно проводили его глазами, встав со своих мест. Коновалов от двери сделал общий поклон и вышел. Стали собираться и остальные.
20. Лондон, середина декабря 1916 года
Без звука отворяется дверь, и мажордом провозглашает: "Лорд Альфред Мильнер!"
Ллойд Джордж изображает самую радушную улыбку на лице и спешит к двери. Из нее появляется усатый лысый господин в придворном мундире со звездой и лентой через плечо. Гость ощеривает из-под усов в холодной вежливой улыбке верхние крупные зубы.
"Этот выскочка и спать, наверное, ложится в камергерском мундире", — с неприязнью к стремительной карьере гессенского выходца думает Ллойд Джордж. Премьер и министр подчеркнуто дружески пожимают друг другу руки. Сэр Альфред при этом думает, что он смотрелся бы в качестве премьера куда лучше, чем приемный сын сапожника из Уэльса.
Шестидесятилетний лорд Мильнер неторопливо усаживается в кресло поблизости от камина, указанное ему хозяином дома.
Сэр Уинстон не заставил себя ждать. Словно буйвол, он вломился в хорошо знакомый ему зал, опередив доклад о нем мажордома. Слуга, не успев и рта раскрыть, только развел руками на пороге. Невоспитанность потомка герцога Мальборо имела и тайный смысл. Он хотел показать и премьеру Ллойд Джорджу, и министру Мильнеру, что он в этом зале совсем свой, и только немного времени отделяет его от момента, когда сэру Уинстону будет принадлежать здесь постоянное кресло.
Недружелюбный, угрюмый взгляд лорда Мильнера заметно потеплел, будучи обращен на Черчилля. Сразу стало видно, и это отметил Ллойд Джордж, что оба они значительно более близки друг другу, чем хотели бы это показать.
После обмена приветствиями Ллойд Джордж позвонил в бронзовый колокольчик, который он предусмотрительно захватил со стола. Вошла секретарь и любовница премьер-министра Фрэнсис Стивенсон с потертым кожаным чемоданчиком, в котором члены кабинета по традиции носят свои деловые бумаги. Премьер принял чемоданчик, положил его себе на колени и прихлопнул ладонью.
"Вот так он, наверное, хлопает Фрэнсис по заду", — хулигански подумалось сэру Уинстону, хранившему верность своей обожаемой Клементине.
Секретарь-стенографистка удалилась, покачивая бедрами в короткой, по новой военной моде, юбке.
— Джентльмены! — улыбнулся Ллойд Джордж, показав крепкие белые зубы крестьянина. — Я очень хотел бы выслушать ваши оценки нынешнего положения и обсудить ситуацию, складывающуюся в России.
— Нашей постоянно присутствующей опасности! — подхватил сэр Альфред, лукаво посмотрев при этом на сэра Уинстона. Ведь он напомнил знаменитое изречение Черчилля в бытность его первым лордом Адмиралтейства. Правда, тогда это касалось германского флота, но теперь было вполне применимо к отношениям с империей Российской.
Черчилль не принял шутку. Он не мог простить ни Ллойд Джорджу, ни Мильнеру, что они вошли в правительство, а его, умного, дальновидного, динамичного, оставили за бортом кабинета. Как ни хитри, но он чувствовал себя сейчас в зале заседаний препротивно. Хозяин дома догадался, как улучшить его настроение. Он дважды звякнул колокольчиком, и официант во фраке вкатил тележку с напитками и сигарами. Там же был поставец с трубками и жестяная банка с трубочным табаком от Данхилла.
Черчилль плеснул на дно грушеобразного бокала своего любимого «Хеннеси», и горестные складки, идущие из уголков рта к подбородку, несколько разгладились.
— В Европе дела идут плохо! — выразил свое мнение премьер. — Сражение на Сомме стало кровавым и катастрофическим провалом Антанты. Мы отвоевали только ничтожный клочок французской земли, потеряв более 250 тысяч убитыми. Генерал Хейг ничего не смог сделать с бошами. Более того, первые три десятка танков, за которые так ратовал сэр Уинстон, оказались весьма несовершенны и ничего не изменили в ходе боев…
— Сэр, я протестую против такого бездарного использования этого оружия будущего, — вскочил со своего кресла экспансивный Черчилль.
— Я тоже верю в танки и не утратил эту веру от одного частичного провала, — успокоил его Ллойд Джордж. Черчилль уселся снова.
— Итак, джентльмены, на Западном фронте тупик, Америка еще не вступила в войну, она колеблется, и, по-видимому, следовало бы предпринять все усилия, чтобы втолкнуть ее в дело… — Премьер посмотрел на лорда Мильнера, словно спрашивая его разрешения.
— Разумеется, у сэра Реджинальда Холла[11] найдутся средства для этого, приподнял усы над белыми зубами граф.
— …На Восточном фронте Румыния, которую мы также втравили в войну вопреки желанию русских, терпит поражение за поражением. Внутри нашей собственной страны усиливается брожение рабочего сословия. Ирландский пожар не потушен, хотя 15 мятежников и их вожак Кейзмент казнены!
— Что же касается России… — премьер вновь хлопнул ладонью по чемоданчику, — то там положение развивается так, что хуже некуда. Николай Романов ищет сепаратного мира с Германией и вот-вот сумеет о нем договориться… Низшие городские слои бунтуют, и рабочий класс устраивает крупные забастовки, несмотря на введение чрезвычайного положения и милитаризацию промышленности. На фронте имели место случаи братания русских солдат с германцами. И резидент СИС мистер Самуэль Хор, и наш посол сэр Джордж Бьюкенен сообщают о возможности мятежа российского плебса, который способен оказать неблагоприятное воздействие на наших фабричных рабочих…