- Товарищи, - негромко обратилась Елена Дмитриевна к собравшимся. Нашу сегодняшнюю встречу протоколировать не будем, поскольку она не формальная, а, так сказать, вспомогательная. Нам надо обсудить политическую ситуацию и наметить план действий на ближайшее будущее. Следует лучше подготовиться к 9 января и продумать, что приготовят рабочие самодержавию к годовщине Кровавого воскресенья... Кто просит слова?
Встал Иван Чугурин, тонкий, нервный, с правильными чертами лица, аккуратным пробором темных волос, в черной косоворотке. Василий давно завидовал Ивану, что тому посчастливилось пройти курс революционных наук в ленинской школе в Лонжюмо, под Парижем. Именно там Иван превратился из плехановца, оппортуниста в верного ленинца. Теперь Чугурин был секретарем Выборгского и членом Петербургского комитетов РСДРП.
- Кризис нарастает, настроение масс на заводах и фабриках боевое, констатировал Чугурин. - Есть возможность перехода к широким революционным действиям. К годовщине 9 января мы должны призвать питерский пролетариат к политической забастовке с устройством митингов. На этот раз мы должны развернуть выступление вширь и вглубь вплоть до решительного сражения с самодержавием!
При нарастающем с каждым днем недовольств, - продолжал с горящими от возбуждения глазами Чугурин, - большевики должны быть готовы выдвинуть революционные лозунги: "Долой царскую монархию!", "Долой войну!"... Наша программа, которую мы изложили в только что выпущенной листовке, гласит...
Иван Дмитриевич достал из нагрудного кармана аккуратно сложенный листок и, не заглядывая в него, процитировал как собственные слова: "Прежде всего надо расчистить дорогу для свободного шествия, уничтожив царскую монархию и учредив демократическую республику, осуществив в ней все гражданские свободы, дав крестьянам землю, добившись 8-часового рабочего дня..."
- Правильно! - раздались голоса.
- В этой листовке мы рекомендуем рабочим и солдатам такие формы борьбы... - продолжал Чугурин, кивком головы ответив на поддержку. Устраивайте митинги на заводах, в казармах, на улицах. Выносите резолюции с требованиями прекращения войны, свержения царской монархии, увеличивайте число своих сторонников, идите на улицы во имя тех же лозунгов!
- Надо решительнее выступать против предателей рабочего дела, гвоздевцев, которые зовут нас, работающих в тылу, под знамена буржуазии на продолжение войны, - добавил Иван. - Я прошу высказать ваши пожелания, товарищи!
Стасова предоставила слово Скороходову.
- Сейчас архиважно привлечь к агитации среди рабочих и солдат группу межрайонцев, а также некоторые группы левых эсеров и меньшевиков, словом, всех тех, кто причисляет себя к интернационалистам, - сказал секретарь Выборгского комитета. Его интеллигентное лицо в овальных железных очках было словно озарено жаром революции. Он говорил сдержанно, но глубокая революционная страсть прорывалась в его словах. - Мы не забыли об оппортунистических колебаниях этих организаций. И все же рабочие, которые идут за ними, все решительнее выступают за мир в отличие от эсеровской и меньшевистской интеллигенции, стоящей на платформе оборончества.
Как член Петербургского комитета я могу сообщить, что главное в общении с рабочими, - продолжал Скороходов, - это печатное слово. Ему мы уделяем первостепенное внимание. За последнее время - октябрь и ноябрь - нами выпущено множество газет, брошюр и книг.
Скороходов сел. Елена Дмитриевна достала листок бумаги и прочла слова Ленина:
- "...Громадную работу развернул Петербургский комитет нашей партии. Для России и для всего Интернационала это - поистине образец социал-демократической работы во время реакционной войны, при самых трудных условиях. Рабочие Питера и России всеми силами поддержат эту работу и поведут ее дальше; энергичнее, сильнее, шире по тому же пути".
Василий Владимирович Шмидт, секретарь ПК и руководитель профсоюза металлистов, предложил направить группу агентов Русского Бюро ЦК РСДРП (б) в крупные промышленные центры страны.
- Надо помочь нашим товарищам в подготовке стачек и демонстраций к 9 января. Революционный взрыв назрел, а о дворцовом перевороте чирикают уже все воробьи на заборах.
Как-то сразу все вдруг заговорили, взволнованные сообщениями товарищей, но Стасова лукаво блеснула глазами за стеклами пенсне, постучала ложечкой по стакану с чаем.
- Товарищи, товарищи, не впадайте в анархию!..
10. Петроград, начало декабря 1916 года
Миллионщику и "общественному деятелю", почетному члену высочайше утвержденного комитета помощи раненым и увечным воинам Коновалову была приятна роль благодетеля, но хотелось, чтоб о его милосердии говорили газеты. "Слишком большие вклады я делаю, да больно мало пишут о них", думал он, усаживаясь в авто. Проехаться по госпиталям, навестить раненых таким был его план на сегодняшнее утро. А потом газеты, газеты и газеты.
В сопровождении свиты, с непременным Гришей он через некоторое время уже входил в здание госпиталя Финляндского полка на Васильевском острове.
Попечитель, светские дамы-патронессы во главе с графиней Паниной, корреспонденты встречали его у входа. Гришин телефонный звонок не пропал даром. Этот бывший студент-белоподкладочник привык к подобным акциям своего шефа, знал, что делать. Он всегда устремлялся за Александром Ивановичем, предупреждал его желания. Гриша старался стать его тенью, знать о каждом шаге Коновалова, о его письмах, связях, намерениях. Это так ценилось охранным отделением.
В одной из палат Гриша встретился с глазами сестры милосердия. Из тысячи глаз он узнал бы их сразу. Первым желанием было подойти. Но глаза смотрели строго и неприветливо, они приказывали не подходить. "Почему она здесь? А как же ее мечта - петь? Куда делся Соколов? А может быть, они расстались?"
Чего бы он только не дал, чтобы эта женщина принадлежала ему. Он вспоминал их последнюю встречу. Тогда она не понимала его. Но, может быть, сейчас поймет? Ведь он поднялся очень высоко, и возможности растут с каждым днем.
Эта мысль заставила его сделать несколько шагов в ее сторону.
- Настя, какая неожиданность! Я так рад!..
Чтобы не привлекать внимание, Настя вышла в коридор. "О чем с ним говорить?" Она тоже вспомнила о том вечере в ресторане "Эрнест", о чувстве презрения, которое тогда испытала к нему. "Но ведь время идет, может, он теперь совсем другой, жизнь и не таких ломает?"