Он попал в точку, хотя его слова и не были экспромтом: по дороге с Поляны Бибишев продумал этот разговор. Он был уверен, что и Лешу, и Гену, точно так, как и Михаила Золотавкина, вербовало одно и то же лицо. И угадал: при упоминании о Ляле юноша вздрогнул. Володя и стремился к тому, чтобы Гене не пришлось самому назвать Лялю, догадавшись, что девица задела его за живое.
— Я ничего сообщать вам не намерен, — упрямо сказал Геннадий, сжимая добела правой ладонью левую. — Я правда ничего не знаю.
«В свое время скажешь, — мысленно возразил ему Бибишев. — А покамест можешь рисоваться перед собой сколько угодно».
— Ладно. Будем говорить только о самой операции, — сухо сказал он и раскрыл блокнот. — Только что я был на Поляне Фрунзе… Вот схема…
Три головы склонились над блокнотом. Лишь Елена Игнатьевна сидела в кресле неподвижно, словно ничто ее не касалось. Губы ее кривились, но что это было — полуулыбка или гримаса боли — разбираться было некому…
13
Ночь была душной, и из распахнутых окон и балконов во двор неслись душераздирающие крики: люди досматривали очередную серию сибирской телетрагедии. А в прошлый раз было темно и тихо, и только сердце грохотало так, что, казалось, слышно было на расстоянии. Врезалось в память, как поскрипывали проволочки в замке, как неприветливо взглянула на него глазами приборов машина, когда он включил зажигание, — да, именно взглянула на чужого, на вора. А сейчас она была даже не заперта. Правда, не было и ключей и точно так, как в тот раз, надо было включить зажигание, переставив контакты.
Чуть нажимая на акселератор, Геннадий на второй скорости выехал из двора, включил правый поворот, вырулил на улицу Челюскинцев и прибавил скорость. Несмотря на поздний час, на тротуарах было довольно много людей, но почти все шли от трамвая вверх — возвращались домой кто из кино, кто из-за Волги, а кто из гостей. На Ново-Садовой, на которую, как на вертел, нанизана прибрежная часть города, мелькали белые и красные огоньки автомашин. Притормозив на перекрестке, Геннадий пропустил сумасшедшее такси и повернул направо. Здесь, на главной магистрали, сворачивать ему не надо будет долго, до самой Поляны Фрунзе… Теперь можно подумать…
Странное дело, но едва лишь отец начал говорить, как Гена сразу понял, что его тайна — уже не тайна, и испытал огромное облегчение. Невыносимо было жить, испытывая унизительный страх всякую минуту, при каждом взгляде и случайной фразе. «Мне кажется, ты не трус», — сказала она. Ему самому казалось так. Пока не пришлось проверить себя не на словах, а на деле.
Откуда этот усатый инспектор знает Лялю? Неужели она преступница, склоняющая таких, как он, Крокодил Гена, дурачков на темные делишки? Этого не может быть. Но тогда почему она не показывается на глаза? Ведь не для себя, а ради нее пошел он, Геннадий Дергачев, 16 лет, комсомолец, русский, 9 классов, на самое настоящее преступление, за которое судят и сажают. И пошел вполне сознательно.
Стоп! Только не превышать скорость! Не хватало еще, чтобы остановил гаишник… Откуда столько народу? Ну да, московские гастролеры выступали в «Звезде». А трамваев что-то нет, ни один не попался навстречу.
Сбавив скорость, он перевел «Жигули» в крайний правый ряд. Надо все вспомнить в деталях, вспомнить и проанализировать, как было. Началось… Ага, конечно: подвернутая нога. «Молодой человек, ну что же вы! Помогите!» На следующий день нога у нее уже не болела… Но что из того? Вполне могла и пройти… Итак, под локоток, к лавочке. И сразу отметил: «Красивая… Но — не по зубам, ей уже за двадцать». А она: «У вас честное лицо, я вам доверяю. Проводите меня, это недалеко». Так, так… Уцепилась за локоть, прижалась, захромала с гримасой боли.
«Неужели ломала комедию?» — подумал Гена и, стиснув зубы, нажал на акселератор. Машина сделала рывок, завизжали тормоза. Нет, так гнать нельзя, надо взять себя в руки…
Что еще она говорила тогда? «Невыносимо хочу пить, давайте посидим минутку. Вон в том кафе…» А у него в кармане — сорок пять копеек. «Да бросьте церемонии! У вас нет денег? На сок у меня есть. Все-таки унизительно, что женщина якобы не вправе угостить мужчину. Наверное, от принятого взгляда: мужчина угощает женщину, а она ему — что-то взамен… Противно, не будьте, Геннадий, пошляком, идемте пить сок». Да, они тогда уже познакомились, когда зашли в кафе, точно… Он все боялся, как бы Ляля не спросила, где учится, и тогда придется признаться, что десятиклассник, салага. Она не спросила, обронила другое: «Студентам и не положено иметь деньги, так, по крайней мере, считается…» А он смолчал. Позорище… А еще стыдней было потом, когда она, мельком взглянув на его джинсы с олимпийскими колечками, с сочувствием спросила, но не обидно, мягко: «Родителям, небось, туговато приходится?» Он тогда чуть не ушел из кафе. Но не ушел, а сказал со злостью: «Не туговато. Полтыщи имеют». Получилось — похвастался, а она рассмеялась: «Знакомый случай. Семейные казематы». Потом рассказала, что подрабатывала прошлой осенью, на каникулах, в худучилище позировала. «Ну, не обнаженной, естественно. Парням заработки даются проще. Муж моей подружки, например, три сотни за вечер…» — «Как это?» — «Да вот так…» Она замяла разговор.