— Явилась не запылилась, — сказала она ядовито. — Проходи, проходи, мерзавка.
— Ладно тебе, — буркнула Вика и сразу же пожалела об этом. Надо было, конечно, смолчать и виновато потупиться. Мать бы и отошла.
— Ты у меня поладнаешь, — многозначительно сказала мать. — Иди!
Следом за дочерью она прошла в комнату. Они жили в ней вдвоем — своего отца Вика знала только по горьким репликам матери.
— Рассказывай! — строго приказала мать, и вдруг ее тонкий нос наморщился. — Ты это что… пьяная?
Она быстро наклонилась к лицу девушки, еще раз принюхалась.
— Ах ты… — Ей слов не хватало, чтоб выразить негодование, и она больно стиснула Викины плечи. — Господи, дожила я… Пьяная дочь по ночам шляется… Господи!..
— На дне рождения… У девочки одной, — забормотала Вика, напуганная исступленным видом матери. — Шампанского немножко… Из училища нашего…
— А это откуда?!
Эх, надо было Вике спрятать перстни!
— Это так… — смешалась Вика. — Мальчик один знакомый… У него их много, вот он и… Ну чего ты возникаешь, не украла же я!..
— Мальчик?! — пронзительно закричала мать и без замаха влепила дочери сочную пощечину. — Взял и подарил? За так?!
Зинаида Ивановна давно уже пальцем не трогала дочь: понимала, что нельзя, взрослая. Сейчас не сдержалась и, мучаясь неправотой, распаляла себя.
— Гулящая девка! — кричала она, хватаясь то за голову, то за грудь. — Признавайся во всем, мерзавка! Выгоню!
Вика молча плакала. Такой был замечательный вечер — и вот, пожалуйста… Слова матери не оскорбляли ее — мало ли что она выдает, когда разозлится. Всякое слышала Вика. Но пощечина горела на щеке… Бить ее, Вику?!. Она еле сдерживалась, чтоб не зарыдать во весь голос.
— Чтой-то вы, Зинаида Ивановна? Успокойтесь, — раздался неожиданно голос соседки. Нонна Константиновна в халате до полу, в бигуди, с блестящими от крема щеками просунулась в дверь.
— Смотрите, Нонна Константиновна, любуйтесь! — истерично воскликнула Зинаида Ивановна. — По ночам водку пьет… С мужиками… Подарки от них получает, мерзавка! Охо-хо-о-о…
Она зарыдала, схватила себя за горло и, попятясь, упала на диван-кровать. Вика сквозь слезы с ненавистью смотрела на нее.
— Водички, водички скорей, — всплеснула руками соседка, но, видя, что девушка не шелохнулась, сама бросилась на кухню. Дав Викиной матери воды, она с осуждением покачала головой.
— От мужчин подарки… В вашем возрасте… Знаете…
— Да какие мужчины?! — грубо оборвала Вика. — Мальчик наш, Леша, из училища… У него день рождения был, вот!..
Глупо она соврала, однако.
— Так это именинникам дарят. — Морщинки хитровато лучились у глаз соседки. — Странно как-то у вас…
— Ему не нужны они… Эти колечки, — буркнула Вика, глотая слезы. — Он и другим девочкам дарил… Не только мне, — опять соврала зачем-то Вика.
— Он что, сам их делает? — сощурилась Нонна Константиновна.
Всего год назад ушла она на пенсию, проработав секретарем судебного заседания без малого тридцать лет. Бдительности у Нонны Константиновны было больше чем достаточно. Энергии тоже.
— Отстаньте вы от меня, не знаю я ничего! — не выдержала-таки Вика, заревела. Бросилась рядом с матерью на диван-кровать, забилась в плаче.
— Дети, дети.. — вздохнула Нонна Константиновна и покачала головой. Но, видя, что мать обняла дочь и что теперь они плачут вместе, еще раз вздохнула и вышла, плотно прикрыв дверь. Она не придала особого значения материнской драме: подумаешь, дочь вернулась поздно с вечеринки!.. Она даже посочувствовала Вике. Однако это не помешало ей наутро сообщить участковому инспектору, старшему лейтенанту милиции Жиганову, о загадочных перстнях, которые раздаривает подружкам какой-то гэпэтэушник Леша.
3
— Привет близнецам!
Оба дружно оглянулись: это майор Красиков окликнул их, проходя с подносом мимо стола. Покивал, осклабился.
— Остряк, — сказал Саша неодобрительно.
— Очинно хочет им стать, — уточнил Володя.
Они опять уткнулись в тарелки. Редкий случай, когда Зуенков и Бибишев обедают вместе. Друзья-то они давнишние, да вот служба у них такая, что вместе побыть почти не удается, хотя их столы в одном кабинете. Говорят, что инспектора угрозыска ноги кормят. Грубовато, конечно, но точно.
— Володь, ты в галантерейных делах смыслишь? — вдруг спросил Зуенков, отодвигая пустую тарелку.
— В галантерейном обхождении, что ли?
— В этом ты смыслишь, я знаю, — хмыкнул Саша. — Я имею в виду бижутерию и прочее.
— А что?
— Какие-то выпуклые перстни. Стекло с объемными цветами. Пытаюсь представить — и не могу.
Володя сдвинул смоляные брови, тронул ус, подумал.
— Наверное, что-то вроде рукояток переключателя скоростей у «Жигулей». Знаешь, пижоны любят такое… Оргстекло изнутри выжигают. Наде хочешь подарить? Саша засмеялся, покрутил головой.
— Ну, ты даешь… Наде.. Из Советского райотдела сигнал. Выплыли какие-то перстни у парня из ГПТУ.
— Ага, значит, лед тронулся?
Зуенков пожал плечами. Подцепил на вилку кусок котлеты, задумчиво поглядел на нее, вздохнул и только тогда ответил:
— Шут его знает. В описи по последнему ларьку, на Стара-Загоре, какие-то стеклянные перстни, кажется, есть. Еще не сверялся. Вполне возможно, что эти как раз оттуда. Вечерком поеду в Советский…
— А за конспектами когда? Договорились же.
— Давай завтра. Время у нас есть.
Оба они учились заочно. Разумеется, на юристов. Володя — на курс впереди, хотя и был шестью годами моложе друга и на погонах имел звездочкой меньше. Саше недавно стукнуло тридцать, он давно уже был папой. У Володи семья была пока в перспективе.
— Что-то аппетит у меня сегодня не тот, — сказал Саша.
— Поразительно, — с сочувствием отозвался Бибишев. — Я, кстати, тоже в Советский район собираюсь. Только завтра.
— Ты Жиганова, участкового, знаешь?
— Толковый мужик. Ты к нему сегодня? Я этот микрорайон помню. В прошлом году…
— Как-нибудь расскажешь. — Зуенков встал. — Поеду с продавщицами поговорю. Есть вроде бы еще след.
— Счастливо, — кивнул Володя. — Привет супруге.
— И твоей будущей — взаимно.
Володя проводил его взглядом. Он считал и не скрывал этого, что ему крупно повезло в жизни, поскольку выпало работать рядом с Александром Зуенковым, старшим инспектором уголовного розыска по особо важным делам. Умный, внимательный к мелочам, цепкий, решительный — и еще множеством эпитетов мог бы украсить Бибишев характеристику своего друга, если бы, конечно, кто-нибудь ее у него попросил. Пока, правда, не просили: несмотря на несколько серьезных дел, раскрытых старшим лейтенантом Бибишевым, он ходил в управлении хотя и не в «зеленых», но еще в «молодых». Впрочем, сама внешность подчеркивала молодость Володи: по-юношески стройная фигура, всегда румяное лицо, «по-песнярски» спущенные вниз и мягкие, словно неуспевшие заматереть, усы. Рядом с рослым, широкоплечим и широколицым Зуенковым он и вправду выглядел юношей.
Неспешно дообедав, Бибишев отнес поднос с посудой на мойку, перекинулся парой фраз с Галиной Павловной из отдела политико-воспитательной работы и поднялся к себе на четвертый этаж. Зуенкова в кабинете не было: уже уехал. Володя протянул руку к телефону, но снять трубку не успел. Открылась дверь, и в кабинет заглянула блондинистая девушка.
— Бибишев, вы разве здесь? А я звоню-звоню. Вас к начальнику, срочно.
— Иду.
4
Битых два часа выспрашивал Александр Зуенков у продавщиц «Гастронома» и магазина «Овощи — фрукты» приметы человека, предлагавшего им по дешевке транзисторные приемнички, капроновые косынки и разную бижутерию. Все пять продавщиц запомнили, в чем он был одет: темно-серые, в матрацную полоску штаны, сиреневая тенниска с темной каемкой по вороту. В руке большой портфель, черный, пузатый, расширяющийся книзу. И вещицы, которые он приносил, запомнились. А вот со словесным портретом было худо. Одним он показался высоким и лет эдак под тридцать, другие же утверждали, что человек с портфелем совсем молодой, среднего роста. Расхождения были и в другом — цвете волос и глаз, овале лица, форме губ и носа. Впору было подумать, что в магазинах были разные люди с портфелем, но слишком диким было бы предположение, что их одежда могла совпасть до мелочей.