– Сын Зосимы, – шепнул мне Петро, оказавшись рядом.
Сзади послышались недовольные возгласы, нас стали поторапливать, и им пришлось расстаться.
– Отец, я зайду, как сменюсь! – прокричал стражник нам вслед.
Постоялый двор встретил нас запахом пряных трав, готовящейся пищи и чего-то еще, но все вместе это создавало приятный аромат. Староста поклонился встретившей нас симпатичной, полненькой женщине лет тридцати пяти. Она была вся такая пухленькая, румяная и какая-то домашняя, что я невольно вспомнил свою жену, и сердце болезненно сжалось. Переговорив со старостой, она показала на навес, приткнувшийся к зданию постоялого двора, и направилась ко мне. Подойдя она улыбнулась, что сделало ее еще более привлекательной.
– Господин, снять просто комнату у меня стоит два медяка, и четыре медяка полный пансион: это жилье, завтрак и ужин. Если что-то вас не устроит, то у нас есть еще один постоялый двор, он находится у южных ворот, – глядя на меня снизу вверх, сказала она, не переставая улыбаться.
– Нет, пока меня все устраивает, – улыбнулся я в ответ, – а там посмотрим.
– Только одно условие, – глядя уже строже и перестав улыбаться, продолжила она. – Подавальщиц не трогать и юбки им не задирать. Для этих утех существует дом мадам Афелии.
Я засмеялся:
– Как скажете, мадам.
– Ну тогда, Эрих, покажи господину комнаты! – прокричала она и, повернувшись, направилась в здание.
Ко мне подскочил вихрастый подросток, который до этого помогал селянам расставить телеги под навесом, и, изобразив поклон, попросил следовать за ним.
В обеденном зале народу было немного, мы поднялись по лестнице на второй этаж. Комната была небольшая, но светлая, с минимумом обстановки. В углу стояли кровать, небольшой стол и стул, у двери находился таз на подставке, заменяющий умывальник.
– Ну что ж, мне все подходит, – с этими словами я бросил сумки на кровать. В это время в дверь постучались и в комнату вошли, староста и Петро, внесли седло и уздечку.
– О как хорошо, что вы зашли, ден Сарт. Я вечером хочу накрыть стол для мужиков и хотел бы с вами кое-что обговорить.
– Что накрыть? – не понял словосочетания староста.
– Хочу выставить выпивку и закуску, – пояснил я.
По лицу старосты было видно что он очень доволен, но для приличия все-таки стал отказываться, мол, незачем вводить себя в растраты. Но меня уже не интересовало его мнение, так как я просто ставил его в известность, а не согласовывал свои действия. Просто надо было выяснить количество выпивки, чтобы никто не напился и завтра все спокойно могли заниматься тем, для чего приехали в город.
Определились, что следует поставить по кувшину пива на брата – и захмелеют, и пьяных не будет. Спустившись вниз, я стал согласовывать количество блюд и пива к наметившимся посиделкам. Пока согласовывали, я снял пробу с пива. Очень даже ничего, я бы даже сказал, отличное пиво, чем-то напоминающее «Бархатное Жигулевское», только чуть крепче. Все это мне обошлось в десять медных монет. Рассчитавшись за сегодняшний ужин и за комнату, оплатив ее на три дня, я решил посмотреть город и заглянуть на рынок.
Можно сказать, что город на меня впечатления не произвел. Узкие, правда, чистые, улочки, одноэтажные дома, и лишь в центре набралось порядка двух десятков двухэтажных и даже несколько трехэтажных домов, принадлежащих местным дворянам и другим состоятельным людям. Отдельно стояло здание храма Зеи-плодоносицы, богини земли, урожая и семьи. То был основной культ этого мира. Правда, еще кентийцы поклонялись духам своих предков, и в каждом доме находился алтарь и хранился прах пращуров (в Кентии сжигали умерших, а пепел хранили в склепах, в специальных сосудах).
Город казался вымершим, и только в районе базара еще слышался какой-то шум и мелькали силуэты. На рынке оказалось, что я умею читать на общеимперском: первая же вывеска, которую я встретил, сказала мне, что это лавка оружейника. В этом мире существовало три языка и две письменности – кентийский язык и письменность и так называемый общеимперский, а еще язык степных народов, правда, письменности своей они не имели. Просто мои предки уже жили на этом континенте, когда сюда пришел другой народ, было это очень давно, и все перипетии тех событий мало кто знает.
Внутри лавки было сумрачно и прохладно. Все стены были увешаны мечами, шпагами, арбалетами и другими всевозможными предметами, главное предназначение которых было лишение человека жизни. За прилавком находился широкоплечий мужчина, с интересом посмотревший на меня.