– Ну что, парень, ударишь? Хорошо подумал?
Я опомнился – сегодня вообще не думаю. Упали руки, я стоял и смотрел на него, как на расстрельный взвод. Сержант загоготал: значит, не совсем еще туп. Меня схватили под локти, потащили. Хватило ума не сопротивляться. Матерился Тушкан, упорно не хотел лезть в «мобильный обезьянник», машинально выкрикивал какие-то «кричалки» и «оскорблялки». Уперся как баран Анвар Алекперов, пыхтел, вцепившись в дверь «бобика», хорошо хоть ментов по траве не возил.
– Пацаны, не сопротивляйтесь! – крикнул я. Вот именно, целее будем. Возможно, повезет, и отпустят.
Дальше загрузка пошла веселее. Почему-то меня слушались. Пацанов заталкивали в узкие зарешеченные клетки. В одну машину набили человек шесть, в другую столько же. Тех, кто не вошел, пинками отправляли восвояси. С перешейка злорадно кричали турки, улюлюкали. С обратной стороны возмущались свои. Но бросаться на ментов, чтобы отбить своих, – на это не решился бы даже самый отмороженный.
– Пацаны, держитесь, где наша не пропадала! – орал какой-то юморист.
Дышать в обезьяннике было нечем, сидели плотно. Надрывно кашлял Баюн – в обычной жизни Айрат Фахрутдинов, – коренастый, плотный, чем-то неуловимо смахивающий на кота. Ко мне в машину затолкали Холода, Гуляша, Дадая, еще кого-то – я не видел лица. Машину неимоверно трясло.
– Пацаны, куда нас везут? – прохрипел Баюн, со скрипом выворачивая шею. – Вашу мать… Скажите, что это не то, о чем я думаю…
Хрен его знает, этого Баюна, о чем он думал, но везли нас в «Электроцентраль», где имелось свое отделение милиции! Колонна милицейских машин проследовала по дороге вдоль Малых Кабанов, стала забирать направо. Приближался огромный жилой массив, состоящий из старых вытянутых девятиэтажек – вотчина Турка! А вот это был удар ниже пояса… Мы проскочили через арку в жилом доме, поехали по дворам, переулкам. Выбрались через пару минут на местную внутреннюю «магистраль» – улицу генерала Карбышева, и дальше ехали прямо. Проплывали серые высотки.
– Пацаны, что делать будем? – пробормотал зеленеющий Дадаев, и веснушки на его взволнованной физиономии стали еще заметнее. – Закрывать нас на долгий срок оснований нет. Тутошние менты, может, и сочувствуют Турку, но не совсем же тупые? Понимают, что мы защищались, да и не особо мы сопротивлялись, когда нас прибирали… Помурыжат – отпустят…
– Вот тут нам и хана, – обреченно вымолвил Ромка Гуляш. – На выходе и накроют. Или отойти дадут, а потом накроют… Менты ни хрена не заступятся, им даже лучше… А рвать с этого массива… Да тут километра два до Крутой Горки. Я вообще не понимаю, где мы находимся, не был тут ни разу… – Гуляш облизывал губы, всматривался в окно.
– Значит, вместе будем держаться, – угрюмо пробурчал Холод. – Вместе и огребать не так обидно…
– Посмотрим, чем все кончится, – услышал я собственный голос. – Рано паниковать, будем бороться с неприятностями по мере их поступления.
– А че, Шериф дело базарит, – гоготнул Баюн. – Может, нас менты так отхреначат, что туркам и делать будет нечего.
Машины въезжали за решетчатую ограду. Возникло кирпичное здание местного оплота порядка. Во дворе стояли милицейские «бобики», люди в форме – некоторые уже с автоматами, встречали дорогих гостей. Нас выволакивали по одному из машин, гнали в фойе по коридору мимо дежурной части, бросали на лавки. Менты вели себя по-хамски. Еще не кончился День международной солидарности трудящихся, граждане отмечали. Торжество с улиц перетекло в дома, хозяйки накрывали столы, доставали из загашников дефицитные продукты. Турки тоже праздновали, толпились на другой стороне дороги, мстительно смеялись. А мы сидели на лавках в сером предбаннике под охраной нескольких сотрудников, и как-то не хотелось строить планы на будущее. Другие-то понятно, а вот что я тут делал?
– Пацаны, будем паиньками, ведем себя смирно, – вполголоса поучал Холод. – Хрен с ними, с мусорами, потерпим.
Кто-то соглашался, другие фыркали, задирали носы. Скалились менты. Скучно никому не было. Допрашивали в нескольких кабинетах – иначе пришлось бы всю ночь торчать в милиции. На виду никого не били, хотя кулаки у товарищей чесались. Ушел Холодов, вернулся, сел рядом. Вроде не пострадавший. Увели Гуляша, вернули через четверть часа, он как-то ненароком потирал раскрасневшееся ухо – определенно прилетело. Лично меня не били, даже пальцем не тронули. В кабинете сидел капитан средних лет, набитой рукой заполнял шапку протокола. Представился капитаном Лебедевым, стал вытягивать из меня все жилы. Я ничего не скрывал, что мне скрывать? В крутогоровской конторе не состою – что было чистой правдой.