– Так… – тихо ответил Антон.
– Кто? – Антон молчал, и майор повторил вопрос: – Кто учил-то?
– Никто меня не учил, – ответил Антон. – Я сам.
– Все ясно! – сказал подполковник и, обратившись к человеку в темно-синем гражданском костюме, спросил: – Николай Петрович! А что, если нам рискнуть и определить его в десятый класс? Вытянет?
– Так он же в зону подниматься не хочет, – ответил Николай Петрович. – Что ж с ним говорить? Смешно!
– Слышишь? – сказал подполковник. – Директор школы возражает. Резонно возражает. Ничего не скажешь!
Все зашаталось под ногами Антона. Оказывается, все было так близко, почти в руках – попасть в десятый класс… И вдруг… Потрясенный неожиданной потерей этих возможностей, Антон сразу забыл о Мишке и о всех его разговорах.
– Да нет!.. Гражданин начальник!
– А у нас не тюрьма, – произнес подполковник, – У нас обычная форма обращения: товарищ начальник. А зовут меня Максим Кузьмич.
То, что страшный «хозяин», который, по уверению Мишки Шевчука, должен был его «гнуть», оказался обыкновенным Максимом Кузьмичом, совсем обезоружило Антона. Он растерянно молчал, не зная, что сказать и как сказать, как обратиться, а подполковник, окинул его еще раз понимающим взглядом, пришлепнул ладонью «дело».
– Ну, Антон! Давай договоримся: как будем жить? Ты знаешь, что мы имеем право досрочного освобождения?
– В тюрьме объясняли.
– При каких условиях возможно это освобождение?
– Если хорошо вести себя.
– Быть тихоньким, паинькой?.. Так, что ли? – спросил начальник. – Нет, нам не это нужно. Вот когда ты поймешь все, осознаешь, научишься и работать, и вести себя в обществе, тогда пожалуйста? Ясно?
– Ясно.
– Руку!
Подполковник вышел из-за стола и широким жестом протянул Антону руку. Тот нерешительно пожал ее.
– Крепче! Крепче! Вот так! Как насчет школы? Не подведешь?
– Не подведу.
– Ну смотри!.. Определяем тебя в третий отряд, девятое отделение. Это будет твой старший воспитатель, – указал он на того же курчавого военного с гвардейским значком, – капитан Шукайло, Кирилл Петрович. А теперь – в баню!
Антон пошел к двери и вдруг вспомнил, что там ждет его Мишка Шевчук. Он замешкался, и, заметив это, подполковник спросил:
– Что еще?
– А какой «масти» ваша колония?
–А какой тебе надо?
Антон растерянно молчал, а подполковник внезапно похолодевшим голосом скомандовал: – А ну в баню! Марш!
7
Едва за Антоном закрылась дверь, подполковник обвел глазами собравшихся. Это была комиссия по приему: старшие воспитатели, директор школы, врач, заведующий производственными мастерскими – по сути дела все руководство колонии.
– Вот я про это и говорил, – как бы ответил на этот взгляд директор школы. – Какой ему десятый класс? Он только успеваемость будет вниз тянуть.
– Николай Петрович! Как можно? – встрепенулся Шукайло. – Нам разве проценты? Нам парня тянуть нужно.
– Да ведь – кисель! – заметил кто-то в поддержку директора.
– Ну это как сказать! – не согласился опять Кирилл Петрович. – Просто набрался в тюрьме всякой всячины… Явно чужие песни поет.
– И знаете, с чьего он голоса поет? – Подполковник Евстигнеев взял следующее лежащее перед ним дело. – Пожалуйста – Михаил Шевчук! Две судимости, четыре взыскания за нарушение тюремного режима.
– Закономерное явление: тюрьма! – понимающе кивнул майор, сидевший рядом с ним, его заместитель.
– Конечно, тюрьма, – согласился капитан Шукайло. – Только зачем нам эта закономерность нужна? И зачем такую зеленую поросль обязательно через тюрьму пропускать? Оберегать ее нам нужно от этого! Всемерно оберегать!
– А что же прикажете делать с ней? Миловать? – резко повернулся к нему майор.
– Не знаю! – откровенно признался Кирилл Петрович и еще раз повторил: – Не знаю! Но что-то нужно искать, придумать. А была бы моя власть, я бы это богоугодное заведение взял и закрыл!
– Ну, это чепуха! Фантазия! Анархизм! – отмахнулся майор.
– Фантазия? – вступил в разговор подполковник. – А что в Программе партии записано? «Коренное изменение характера наказания… Чтобы система наказаний была окончательно заменена системой мер воспитательного характера». Конечно, до этого еще нужно дойти но это никак не фантазия! И если бы, например, такую ребятню, минуя тюрьму, прямо к нам направляли, на место…
– И то не всегда! – заметил Кирилл Петрович.
– Ито не всегда, – согласился начальник. – Я уверен, например, что для такого, как Шелестов, достаточно было суда, одного факта суда, и все! Вы заметили, как он смутился, когда я спросил его о прошлом?
– Вот именно! – как бы даже обрадовался Кирилл Петрович. – Кстати, Макаренко, как известно, был против всех этих напоминаний.
– Да, это известно! – перебил его подполковник. – Макаренко считал, что все должно быть оставлено за порогом. Но… но, Кирилл Петрович! Иногда не мешает подумать и самим, без ссылок и цитат. Честное слово! Времена-то меняются!
– А почему должно меняться наше отношение к ребятам? – упорствовал Кирилл Петрович. – Ребята ведь те же!
– Не знаю! – усомнился Максим Кузьмич. – И те же и не те же. Вопросы эти большие, и не здесь их решать, но на учебно-воспитательном совете поговорить о них не мешало бы. Разве наши ребята такие же, как у Макаренко? И уровень другой, и путь другой. Во времена Макаренко – беспризорность, голод, разруха, наследие прошлого. Стихия! У нас – другое. Все – тоньше, глубже, сложнее. Теперь это преступление против нашего настоящего.
– И против будущего, – добавил капитан Шукайло.
– И против будущего! – согласился Максим Кузьмич. – Значит, и относиться к нашим ребятам нужно по-другому, и, может быть, не помешает иногда и напоминание. Не простое напоминание. Осознание! Не укор, а оценка! Элемент сознательности, активности в переоценке своей жизни. Так, по-моему!.. И вот этой активности, осознанности Шелестов пока не обнаружил.
– Какая у него статья-то? – поинтересовался майор Лагутин.
– А какое это имеет значение: статья, срок? – ответил ему начальник. – Важна степень преступности и развращенности. У Шелестова все это наносное, и с ним решаем так: все эти песни, напетые тюрьмой, в нем нужно глушить и всю тюремную наволочь счищать. Сегодня же в работу, на строительство клуба. И сразу же в производственную мастерскую. Обязательно!
– В какую? – спросил капитан Шукайло.
– Выясните. И интересы его выясните, и наличие мест. Выясняйте и определяйте. Так же будем решать и со школой. На него нужно активное и энергичное воздействие. Чтобы тянулся, а не раскисал! Вот такую задачу и поставьте перед учителями, Николай Петрович! И вы, Кирилл Петрович, тоже обратите внимание.
– Понятно.
– Поехали дальше. Кирилл Петрович, раз уже сели у дверей, будьте любезны, пригласите Шевчука.
Шевчук вошел с форсом, надвинув на один глаз клетчатую кепку, руки в брюки, с иронической ухмылкой на лице. Он выдержал упорный взгляд подполковника и вызывающе отставил ногу.
– Кепка! – строго сказал подполковник.
Мишка посмотрел на него, как бы не понимая, в чем дело.
– Снять кепку. Стать как положено!
– П-жалуйста!
Шевчук не спеша стащил кепку с головы, чуть-чуть подтянул выставленную вперед ногу, и вдруг уши у него задвигались, как у овчарки.
– Брось паясничать! Не в цирке! Фамилия? – спросил подполковник.
– Там все прописано. Чего зря спрашивать? – процедил сквозь зубы Мишка, и теперь волосы на его голове стали ходить взад и вперед.
Но и это ни на кого не произвело впечатления, а подполковник стал еще строже.
– Изволь отвечать. Фамилия, имя, отчество?
– Ну, Шевчук, Михаил Илларионович. Как Кутузов.
– Похож! – раздался чей-то иронический голос.
– Вторая судимость?
– Ага!
– Что за «ага»?.. Первая за что?
– А я не запоминаю разные варианты.
– Освобожден досрочно?
– Досрочно.
– И опять.
– Как видите.
Пристальным, изучающим взглядом подполковник смотрел на Мишку, а тот, отставив опять ногу, стал блуждать глазами по стенам, потолку, глянул в окно и наконец уставился в пол.