Иногда он начинал медленно, постепенно набирая темп. Иногда срывался с места в карьер, один за другим осушая три стакана подряд. Впрочем, каким бы ни было начало, конечный результат всегда оставался неизменным.
Стоило Баба прикончить первую бутылку, в его поведении появлялись зловещие особенности. Он начинал хмуриться, бормотал под нос проклятия и бранил сыновей по таким ерундовым поводам, что уже через минуту никто не мог вспомнить, что именно вызвало его недовольство. Его раздражало буквально все: еда была слишком соленой, хлеб черствым, лед недостаточно холодным. Чтобы успокоить нервы, он открывал вторую бутылку.
К концу пикника, когда солнце клонилось к закату, чайки с криками носились над водой, а время, казалось, замирало, воздух был насквозь пропитан резким запахом аниса. Баба доливал в свой стакан воды, наблюдая, как прозрачная жидкость приобретает молочный оттенок, такой же мутный, как и его мысли. Через некоторое время он поднимался на шаткие ноги и, устремив печальный взгляд в сторону кладбища, произносил тост, обращенный к мертвецам.
– Вам здорово повезло, ребята, – говорил он. – Не надо больше выплачивать аренду, покупать бензин и кормить детей. Ваши жены при всем желании уже не смогут вас пилить. Ваши начальники уже не смогут вас уволить. Вы сами не знаете, какие вы счастливцы. – Могилы внимали этой речи, а ветер носил туда-сюда сухие листья. – Из праха мы пришли, в прах и уйдем, – провозглашал Баба.
Когда наставало время возвращаться домой, отец требовал, чтобы мальчики сели впереди, рядом с ним. И хотя они сидели тихо, как мыши, едва дышали и редко позволяли себе сказать хоть слово, приступ ярости все равно был неминуем. Причиной могло быть все, что угодно: выбоины на дороге, отсутствующий дорожный знак, бродячая собака, выскочившая перед машиной, новости, которые передавали по радио. Этот новый глава русских, Хрущев, похоже, сам не знает, что делает. Видно, мозги у него совершенно протухли от водки – дрянного напитка, который не идет ни в какое сравнение с ракией. Насер слишком много ожидает от арабов, которые говорят на одном языке, но никогда не слушают друг друга. И почему только иранский шах не разведется со своей второй женой, которая явно не способна родить ему наследника?
– Что за бред! Этот мир катится к чертям!
Баба-пьяный на чем свет стоит ругал городские власти, мэра, политиков. Но, увы, лишь несколько счастливых минут его гнев был направлен на внешний мир, а не на собственную семью. Потом кто-то из сидевших в машине неизбежно совершал проступок, который провоцировал новую вспышку. Например, один из сыновей имел неосторожность резко шевельнуться, хихикнуть, икнуть, рыгнуть или пукнуть.
В тот день же Айша попросила мужа ехать помедленнее.
– Что это с вами творится? – осведомлялся Баба нарочито спокойным тоном, в котором, однако, таилась ярость. – Может, вы все же дадите мне спокойно вести машину? Или вы хотите вывести меня из себя? Вы этого хотите?
Ответом всегда бывало молчание. Мальчики смотрели на свои покрытые ссадинами коленки или же на муху, которая залетела в машину через открытое окно и теперь никак не могла выбраться наружу.
Баба повышал голос:
– Я вкалываю как проклятый! Каждый день! Каждый гребаный день! В лепешку разбиваюсь! Только для того, чтобы вас прокормить! Видно, все вы считаете меня мулом, который будет на вас пахать, пока не околеет!
Иногда кто-нибудь произносил: «Естагфурулах»[6]. Но попытка утихомирить отцовский гнев была изначально обречена на неудачу.
– Вы кровопийцы, вот вы кто! Вампиры, сосущие мою кровь!
Отец отпускал руль, чтобы продемонстрировать свои запястья, тощие и желтые.
– Только крови у меня уже почти не осталось – видели? Интересно, что вы все будете делать, когда я сдохну?
– Прошу тебя, держи руль, – шептала жена.
– Закрой свой поганый рот! Или ты собралась учить меня водить машину?
Эдим против воли чувствовал острую жалость к отцу, который, несмотря ни на что, был в этой ситуации жертвой. Каждая клеточка его тела изнывала от раскаяния. Они опять провинились. Опять расстроили отца, хотя он просил их не делать этого. Как хотелось Эдиму утешить Баба, поцеловать его руку и пообещать, что они никогда больше не будут сосать его кровь.
– Разве я учу тебя варить чечевицу? – расходился Баба. – Разумеется, нет. Потому что это твое бабское дело, а не мое. А водить машину не твоего ума дело, женщина. Что ты понимаешь в машинах своей глупой башкой?
Как-то раз отец нажал на тормоза так резко, что автомобиль завертелся на дороге, как на льду, и ткнулся носом в клумбу всего в нескольких ярдах от канавы. Эдим открыл глаза, потрясенный непривычной тишиной – полной тишиной, которая воцарилась в машине после этого происшествия. В этой тишине он расслышал не только шорох ветра, но и малейшее колебание воздуха. Его старший брат Тарик держал себя за локоть, лицо его было искажено от боли, губы изогнулись для стона, который так и не сорвался с губ. Отец медленно открыл дверцу и выбрался наружу, его верхняя губа кровоточила. Он обошел машину и распахнул заднюю дверцу.
6
Дословно: «Твое здоровье, твоя доброта». Ныне это выражение используется в значении «конечно нет».