Времени у него было еще много. Он задумчиво водил пером по бумаге, и вдруг из-под пера стали вырисовываться брови, разлетные, как крылья ласточки, милое женское лицо с длинными ресницами. Еще несколько штрихов, и в уголках губ заиграла чуть приметная улыбка. Совсем как у «нее»! Хайдар улыбнулся как бы в ответ ей и, аккуратно обрезав бумагу, прислонил рисунок к мерно тикавшему будильнику и поднялся.
«Возможно, и сегодня мне только почудилось?» Он склонился над улыбающейся головкой: «Нет, не почудилось! Нет...»
Хайдар ходил по чисто вымытым половицам, осторожно ступая на раненую ногу. Время от времени он спускался с крыльца и стоял, подняв голову, посреди двора, словно прислушивался к чему-то, и опять спешил в сени.
Вокруг маленькой лампы на столе сновали ночные бабочки, в раскрытое окно смотрела черными глазками смородина. За нею поблескивала листьями вишня. А над всем этим нависла темная ночь, глухая, предвещавшая грозу августовская ночь. Встревоженные духотою, бились о стекла окон жучки. Где-то далеко, разрывая ночную тьму, полыхали зарницы.
Хайдар стоял у окна, чутко прислушиваясь к ночным звукам. В этот поздний час Байтирак продолжает жить сложной, напряженной жизнью. Вот по мосту прогромыхала порожняя телега, за ней вторая, третья... Это транспортная бригада возвращается с элеватора, впереди Тэзкирэ, потом Ильгизар... Они дадут лошадям отдохнуть и в полночь опять повезут хлеб на пристань.
С крытого тока слышался смутный гул молотилки. Хайдар сразу представил себе, как девушки подают в машину снопы, мальчишки волоком перетаскивают солому.
Айсылу, беспокоясь о его раненой ноге, еще днем вернула Хайдара с поля, приказав никуда не выходить из дому. А вот теперь на душе у него неспокойно: как там работают? Успеют ли намолотить достаточно хлеба для отправки на элеватор?
Хайдар ворошит пальцами густые волосы и уносится мыслями далеко-далеко: к поездам, мчащим на фронт хлеб и оружие, к дымящим заводам. Перед его глазами встает красная от зарева пожарищ Волга, суровые лица воинов. Всю страну, поднявшуюся на битву, видит сейчас Хайдар перед собой. Взволнованный, подходит он к столу и начинает быстро записывать то, что скажет завтра колхозникам.
3
Время близилось к полуночи, когда у самых ворот кто-то рванул гармонь. Хайдар встал раздосадованный: кто бы мог в такую горячую пору баловаться с гармонью? Но тут же вспомнил: «Зиннат!.. Наверное, сидел с Султаном».
И действительно, в сени, растягивая гармонь, ввалился Зиннат.
— Здорово, философ! В небесах паришь?
Он поставил гармонь на пол и, качнувшись, сел на нее.
— Есть папиросы? Дай одну!
Будь это в другом месте, возможно, Хайдар и обошелся бы с ним круто, но с гостем он не мог быть резким.
— Откуда ты... такой? Как говорится, ни в пятницу, ни в воскресенье...
Зиннат горько улыбнулся:
— Ведь я утешитель страждущих. Где солдаток утешу, а где и фронтовика... возвратившегося к жене. Поднимая их настроение, и свое поднимаю... Ты, конечно, хочешь сказать, почему я хожу таким забулдыгой?
— Что ж говорить, если и сам знаешь.
— Во, во! — многозначительно поднял палец Зиннат. — Спасибо тебе за это. Что значит воспитанней культура! Умеешь уважать человека. Это похвальное качество, философ! А Тимери-абзы начал было кричать: «В самую страду пьянствуешь! Совесть надо иметь!» Не выношу людей, которые лезут с нравоучениями. Ты заставь меня навоз возить, камни дробить, но души моей не трожь, не касайся моей раны!.. Может, я этим накипь с сердца смываю?
Зиннат был весь какой-то всклокоченный — в расстегнутой гимнастерке, с непокрытой головой. Необычно развязный и разговорчивый, он, казалось, даже рисовался своей нетрезвостью.
— Первым делом мы зашли к дедушке Айтугану, выпили у него. Потом пошли к Шамсутдину. У него тоже выпили, только уже под скрипку да с песнями. Прибежала с поля Юзлебикэ-апа и затащила к себе. «Не отпущу, говорит, без угощения лучшего друга моего мужа!» А там еще в двух или трех местах побывали. Но уж коли не берет хмель человека, так действительно не берет. Меду пил Султан ковшами, водку стаканами — и даже не морщился! Видно всем: пламя у него внутри, а залить не может. «Эх, говорит, джигиты, знали бы вы, что у меня на душе творится!» Вздыхает и поет. А песня-то какая!