Увлеченные разговором Хайдар и Ильгизар не заметили, как к ним подъехал на подводе сам Шамсутдин.
— Вот она, пшеница! Каждое зернышко чего стоит! Как назначили меня бригадиром, я тут и сказал: «Для Нэфисэ души не пожалею! Из-под земли выкопаю, а найду». И нашел!
Правда, никто раньше этого не слышал, но если в радостный час пришли человеку на язык хорошие слова, пусть говорит!
Хайдар улыбнулся:
— Как же ты его поймал?
Шамсутдин кивнул головой в сторону Ильгизара:
— Ты тут, братец, про вожжи рассказываешь. Пока дело дошло до вожжей, твоего Шамсутдина-абы раз сорок и в жар и в холод бросало! — Он взял протянутую Хайдаром папиросу и, пригладив усы, затянулся. — Вчера вечером пошел я после чая на ток, а там, братцы мои, нет ни лошади, ни телеги. Бегаю по току, кричу. Нету! И сторожа нету. Эх, думаю, Шамсутдин, вот когда ты принял на себя позор!
Видно, он опять вспомнил вчерашние переживания и тяжело вздохнул.
— Живая душа, как говорится, все на что-то надеется. Стою я вот так, озираясь кругом, и вдруг со стороны леса — будто телега скрипит. Что делать? Бежать туда — зерно лежит кучей, полный ток хлеба. Не бежать — а вдруг хлеб увезли. Ну, думаю, пропадать так пропадать. Побежал. Настиг я его и... братцы мои! Стоит передо мной Сайфи! Лошадь вся в мыле, а в телеге пшеница. Он вытаращил глаза на меня, я — на него. Прислушиваюсь. А кругом тишина, ну хоть бы мышь где пискнула! Ведь у него сила-то какая, даром что сухорукий! Стукнет разок, и ищи потом Шамсутдина под листьями. Эх, говорю, Шамсутдин, теперь уж или голова, или честь! Погибнешь за колхозное добро, похоронят тебя с почестями, рядом с другом твоим Сибаем. Уцепился я за вожжи, кричу: «Сайфи, поворачивай лошадь!» Молчит. «Поворачивай, говорю, по-хорошему, не то караул закричу!» Тут он заговорил: «Что, говорит, разум у тебя из головы вышибло? Не понимаешь, что масло само в рот тебе лезет? Небось пять мешков пшеницы пузо тебе не прорвут! Ежели сумеешь оценить мою доброту, всю жизнь будешь в масле кататься».
— Подумать только, какой негодяй! — выкрикнул Хайдар.
— Гнилой человек, что и говорить! Душа у него всегда к худому лежала. А пшеница эта для него просто клад, только руку протяни. Вот он и протянул. Словом, пока я раздумывал, как его повернуть, из лесу выскочил, дай бог ему здоровья, Ильгизар.
— Шамсутдин-абы, ты ведь не все еще рассказал, — перебил его Ильгизар. — Сайфи нашу пшеницу запрятал на току под ометом и, когда никого не было, увозил в лес. На старой пасеке сегодня из ямы знаешь сколько пшеницы вытащили!
— Вот кто опозорил наш колхоз!.. А в Ленинграде каждый грамм хлеба на вес золота!
— Фашистский помощничек — вот кто он!
— А где же все-таки сторож был?
— Спал, негодник, на гумне под копной.
Хайдар ласково похлопал мальчика по спине:
— Молодчина, Ильгизар! Сразу доказал, что хороший комсомолец! На фронте ты был бы настоящим разведчиком. Спасибо тебе.
Тут как раз к ним подоспела Нэфисэ.
— Салям[42] добрым людям! — сказала она и протянула Хайдару руку. — Слыхал? Нынче я самый счастливый человек, полмира мои. — В глазах ее появились веселые огоньки.
Хайдар крепко, обеими руками пожал маленькую руку Нэфисэ:
— Твоя радость — радость и для нас всех. Поздравляю от души! — сказал он, глядя на нее с восхищением.
Шамсутдин тронул лошадь, и они с Ильгизаром свернули на дорогу к колхозным амбарам. Хайдар и Нэфисэ медленно зашагали вверх по главной улице. Справа, у овощного склада, сгрудились возы с капустой. Возчицы в узорчатых вязанках и телогрейках — самой непритязательной и выносливой одежде военной поры — с одобрительными улыбками проводили Хайдара и Нэфисэ. Навстречу им шел обоз бестарок. В упряжи, еле передвигая ногами, лениво плелись разномастные быки, медленно шагали обиженные коровы, поклявшиеся не оставаться впредь яловыми... Шедшая у передней подводы Тэзкирэ крикнула, озорно улыбаясь:
— Как настроение?
— Разве не видишь? Замечательное! Нашли пшеницу! — ответила Нэфисэ.
— Знаю, мы уж часть успели свезти.
— Уже? А не отсырела она?
— Проветрили немного. Пшеница у тебя — во! — подмигнула Тэзкирэ, показывая большой палец.
Нэфисэ заметила, что Хайдар нахмурился, и расхохоталась.
— Это она хвалит пшеницу.
Хайдар оглянулся на Тэзкирэ:
— Не люблю я эту ее манеру. Не к лицу девушке пальцем так показывать.
— Пожалуйста, не обижай ее! Видишь, как работает. Не девушка, огонь!
— Да, тут-то ничего не скажешь...
Нэфисэ чувствовала себя сегодня удивительно легко и свободно. Но при встрече с пожилыми людьми быстро наклоняла голову, смущаясь своего сияющего лица, или тянулась к забору и, сорвав с дерева листок, принималась его скручивать в пальцах.