— Ну вот... Как говорится, и у долгой и у короткой речи — смысл бывает один... Запиши-ка, Айсылу, в подарок от меня сто пудов!
Не успела Мэулихэ сесть на свое место, как на память ей пришли все те слова, которые она хотела сказать. И она, не обращая внимания даже на сына, который, перегнувшись через стол, хлопал ей и кричал что-то, поднялась опять и уже смело заговорила:
— ...А за все это — большое спасибо партии нашей!
Слова ее утонули в выкриках и аплодисментах. Мэулихэ выждала, пока наступит тишина, и добавила:
— И еще спасибо нашей Нэфисэ! Она приняла на себя всю тяжесть работы! А также спасибо Айсылу и Тимери-абзы — они все время помогали нам!..
Зэйнэпбану говорить было не о чем, поэтому она смирно сидела за столом, сложив на коленях большие руки, и слушала, как говорили другие. Сидела она смирно еще и потому, что надела сегодня свое новое густо-зеленое шелковое платье и боялась помять его.
Сначала очень хорошо выступила Нэфисэ. Зэйнэпбану вместе со всеми похлопала ей. Потом она шумно аплодировала Мэулихэ. После них вышла вперед Карлыгач и стала говорить не как другие, а стихами:
Чуть покачиваясь, глядя куда-то повыше двери, Карлыгач сказала много красивых слов. Откуда только берет она эти слова, и как у нее складно получается!
Зэйнэпбану слушала стихи Карлыгач, а сама незаметно шевелила под столом пальцами, подсчитывая, как распорядится она дополнительной оплатой, какие вещи приобретет для дома, что приготовит к свадьбе. «Сложить новую печь в бане — три пуда; пальто «самому» — не меньше пяти пудов; свалять обоим новые валенки — еще пуда три. Купить две овцы да уток... На это, пожалуй, уйдет пудов двенадцать. Вот тебе и наберется сразу пудов тридцать... А еще других расходов видимо-невидимо: платья там, белье, скатерти да полотенца... Ай-яй, погляди-ка на Нэфисэ и Мэулихэ! Похоже, закурлыкала у них пшеница журавлем! Как говорит мать: у тароватого добро не держится! Вот мать у Зэйнэпбану умеет хозяйничать. Только сегодня объявили дополнительную оплату, а она уже давно завязала мешки с долей Зэйнэпбану и крепко уселась на них».
Зэйнэпбану глубоко вздохнула. Пшеницы-то хватит, а вот где жениха найти, где он «сам», непутевый?..
закончила Карлыгач и добавила к стихам, что дарит сталинградцам семьдесят пудов пшеницы.
Зэйнэпбану усердно захлопала и ей.
Но вот встала и маленькая Сумбюль. А мама ее сидит и смотрит дочери в рот, будто и сама хочет что-то сказать.
Сумбюль поправила галстук, пригладила волосы и заговорила, поглядывая то на Айсылу, то на сидящих в зале:
— Ведь нас теперь только двое с мамой, так, Айсылу-апа? Мы обе все лето работали в поле. Мама и говорит, что нам достаточно и того, что получим по трудодням. А вот то, что заработала я сама по дополнительной оплате, как папину долю, отдаю фронту!
Ясные, чистосердечные слова ребенка взволновали всех. Сумбюль долго аплодировали, старушки любовно гладили ее по головке.
В зале стоял шум, кто-то еще просил слова.
Зэйнэпбану молчала, но ей уже спокойно не сиделось. И вдруг как-то невольно поднялась и она. Почувствовав сама, как неуклюже она высится над всеми, Зэйнэпбану смутилась, лицо у нее стало краснее галстука Сумбюль. Чтобы скорее выйти из неловкого положения, она заговорила, повернувшись к Айсылу:
— Айсылу-апа! И от нас подарок... по силе возможности... Запиши пудов тридцать пять. — Но, увидев в устремленных на нее ласковых глазах Сумбюль удивление, Зэйнэпбану совсем смешалась и, хотя уже сказала все, никак не решалась сесть. Постояв так, она робко добавила:
— Ну, если покажется мало, запиши... пятьдесят пудов...
Ей хлопали весело и больше, чем всем другим. На душе Зэйнэпбану стало сразу легко и ясно.
5
Когда Айсылу и Нэфисэ собрались выйти из клуба, их кто-то окликнул. Из темноты неожиданно вынырнула Апипэ в коротком изношенном бешмете, в стоптанных туфлях, с красным узелочком под мышкой. Она как ни в чем не бывало протянула им обеим руку:
— Здоровы ли, миленькие! Вот и я вернулась. Небось соскучились по мне! Где, думали, ходит эта Апипэ? И на собрании, наверно, шуметь было некому! — засмеялась она принужденно.
Айсылу строго взглянула на изношенную одежду Апипэ, на ее осунувшееся лицо.
— Скучающих как будто не было, — сухо ответила она. — А ты разве не насовсем уехала из деревни?