— Мама, ты мне только одно скажи, — прервала ее Нэфисэ, — веришь ли ты сама в то, что говоришь?
Старуха съежилась, не в силах поднять глаза на Нэфисэ, и ответила со слезами:
— Зачем ты мучаешь меня? Что я могу сделать? Только что меня опозорили перед всем народом. Прямо в лицо кинули...
Нэфисэ ничего не слышала больше. «Блудница! Блудница!» — звенело у нее в ушах. Нет, свекрови уже не смыть слезами оскорбление, которое она бросила ей в лицо.
Нэфисэ выпрямилась, окинула затуманенным взором стены милого дома, когда-то принявшего ее в свои объятия, как родную дочь. Из темной рамы, словно предчувствуя разлуку, не отрываясь, смотрел на нее Газиз. Теперь ей придется все оставить, вырвать из сердца самые дорогие воспоминания.
В открытое окно залетел ночной ветерок и разбудил цветы, уснувшие на подоконнике, наполнил горницу сладким ароматом. Стараясь сдержать слезы, Нэфисэ начала собирать вещи. Взяла пальто и пуховый платок, завернула в узелок книги, тетради.
«Господи, куда это она собирается?» — оторопела Хадичэ и вдруг поняла, что совершила непоправимую ошибку. Перед ее глазами встал помрачневший Тимергали. Она даже не посоветовалась с ним... Старуха поднялась и шагнула к Нэфисэ. Ей хотелось протянуть ей руки и сказать: «Погоди, невестка, успокойся! Куда ты собралась?» Но у нее закружилась голова, потемнело в глазах, и она застыла, судорожно ухватившись за край стола.
Нэфисэ прижала к себе узелок с вещами и повернулась к свекрови:
— Прощай, мама, не обессудь...
Ее приглушенный голос резнул сердце Хадичэ, как ножом.
— Я думала, что буду долго счастливой в этом доме. Полюбила вас всех... — Нэфисэ задохнулась и долго молчала. — Не вышло, не суждено, значит, — выговорила она наконец хриплым шепотом. — Вот за кого, оказывается, меня здесь принимают!
У порога она еще раз оглянулась на свекровь, и ей захотелось кинуться на шею растерявшейся старухе, крикнуть: «Мама, ты ошибаешься, мама!»
Хадичэ тоже потянулась к ней. Она силилась что-то сказать, но голос не подчинялся ей, и только сухие губы еле шевелились.
Но тут Нэфисэ решительно повернулась и, словно прощаясь со всем, что было здесь дорогого ей, склонила низко голову:
— Прощайте!..
Дверь закрылась. Ее шаги послышались в сенях, на крыльце, на ступеньках. Звякнула щеколда калитки.
И дом опустел.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Уж так получалось, что Хайдар, даже после целого дня утомительной работы и хождения по полю, не сразу возвращался домой. Желание увидеть Нэфисэ, услышать ее голос было столь необоримо, что он, не замечая сгущающейся темноты, сворачивал с большой дороги на тропку к полевому стану. А ночь тем временем окутывала землю, на небо высыпали звезды, с низин начинало тянуть холодком.
«Возможно, в бригаде все улеглись и ее не удастся увидеть?» Хайдар останавливался посреди дороги, укоряя себя за мальчишество. Ныла натруженная нога, нестерпимо мучил голод. На что бы лучше — пойти домой, поесть вкусной гречневой каши, которую наварила старуха соседка, напиться холодного айрану и завалиться спать. Но... что поделаешь с молодым сердцем, беспокойным, неуемным?! Перед глазами — мягкая, пахнущая свежим сеном постель... а ноги ведут к домику на лесной опушке.
Чаще всего он заставал их за ужином, у костра. Завидев сына, припадавшего на ногу, Мэулихэ ласково журила его:
— Ах, сынок, много ходишь, не разболелась бы нога!
— Не волнуйся, мама, — успокаивал ее Хайдар.
— Рана давно зажила, ничего ноге не сделается. Завернул мимоходом, узнать, не пойдешь ли домой? — а сам смотрел на Нэфисэ и, хотя трудно было разглядеть ее лицо в неясном, колеблющемся свете костра, чувствовал, что она рада его приходу.
— Нет, нет! — тут же вступала в разговор Нэфисэ. — Даже не заикайся! Мэулихэ-апа — моя до осени. Без нее мне и сон не в сон и еда не в еду. Может, тебе, детка, и страшно одному спать, да уж потерпи...
На опушке раздавался веселый хохот. Девушки живо усаживали Хайдара в круг, кто-то протягивал ему ложку, а какая-то озорница, накрывая ему колени салфеткой, приговаривала:
— Смотри, малыш, не испачкай рубашки!
Удивительно, что при этом он всегда оказывался рядом с Нэфисэ.