— Врешь! — буркнул капитан. — От меня не скроешь. Радуешься, скотина! Ну, ладно… Так вот-с… — капитанские пальцы забарабанили по краю стола, — завтра будет парад. Смотри, чтоб все блестело, не то…
Капитан собрал пальцы в кулак, поднес его к фельдфебельскому носу и спрятал руку в карман.
— Ступай!
Громыка, щелкнув каблуками, выскочил из комнаты. Через минуты две на полковом дворе бил барабан. Рота выстраивалась на ученье.
— Смирно! — кричал Громыка. — Гусиным шагом… Марш!
Рота, по-птичьему выкидывая ноги, зашагала по двору.
— Подтянись! — рявкнул фельдфебель. — Стой!.. Рота стала. Началось учение по уставу воинской службы.
— Рядовой Пахомов! Два шага вперед!
Длинноногий нескладный рязанец отделился от рядов.
— Скажи мне, Пахомов, что такое штык? — спросил Громыка.
— Штык, — замялся Пахомов. — Штык и есть.
— Болван есть болван, — фыркнул Громыка. — Я это о тебе давно знаю. А ты вспомни. Что такое штык?
— Вспомнил, ваше благородие.
— Ну, что?
— Пуля — дура, а штык — молодец, ваше благородие!
— Сам ты дура! Будешь за это в казарме навоз чистить. Марш!
Пахомов шагнул назад в строй.
— Бомбардир Рудаченко! — выкрикнул Громыка. Плечистый воронежец вышел из колонны.
— Что такое штык? — повторил фельдфебель. Бомбардир весело улыбнулся.
— Штык есть холодное оружие для поражения неприятеля, — заученно отчеканил он.
Фельдфебель нахмурился. Он не любил в своей роте особенно способных.
— Так, — недовольно проронил он. — Ну, а что такое неприятель?
Вопрос был не по уставу, но задан начальством, и надо было отвечать.
У Рудаченко от замешательства даже запотела ладонь, приставленная к козырьку кивера.
— Неприятель — это, ваше благородие, враги, которые…
Дальше не хватило сил и воображения. В голове стоял шум. Громыка ехидно улыбнулся.
— А что такое враг? — допытывался он. — Я могу быть твоим врагом? А?
— Не могу знать, ваше благородие, — тяжело переводя дух, ответил Рудаченко.
Фельдфебель обрадовался.
— Не могу знать… А кто же за тебя знать должен? Вот погоди, турок брюхо пропорет, — узнаешь, кто враг. В караул на пять суток!.. Бессменно! Марш!
Рудаченко приставил ладонь к киверу и вернулся в строй.
Громыка удовлетворенно повернулся к барабанщику, скомандовал:
— Бить отбой!
Учение кончилось. Солдаты вернулись в казармы. Император Николай Павлович считал, что для армии достаточно муштры, маршировки и служебного устава. На обучение стрельбе им отпускалось по шесть патронов в год.
Срок военной службы длился двадцать пять лет. Поэтому в рядовые попадали большей частью крепостные крестьяне, которыми помещики почему-либо были недовольны. Отслужив, они возвращались домой стариками-инвалидами, непригодными к работе, и кончали свой век в бедности и нищете.
Казармы были тесные, сырые, грязные.
Начальство почти не заботилось о чистоте и о солдатской пище.
Защитники отечества спали на нарах, по которым ползали вши. В казармах всегда пахло прелыми портянками и потом.
И вот пришла весть о войне. Кое-кому из солдат она не казалась страшной. Война освобождала от громыкинских учений, а походное житье в наспех вырытых землянках или под открытым небом было куда вольготней казарменной жизни. В артиллерийских казармах рядовые после учения шумно обсуждали весть о войне. Уже давно ходили о ней темные слухи. Они доходили разными путями.
— Дежурил я третьего дня около офицерского собрания, — рассказывал один рядовой, — и разные интересные разговоры слышал. Говорят, война скоро будет.
— Все мы про то знаем, — хмуро прервал его седоусый артиллерист, перематывавший на ноге ветхую портянку. — А вот, как скоро это будет, вилами на воде писано.
— Скорей, чем ты портянки износишь, — отозвался из другого угла фейерверкер.
— Я вот денщика нашего бригадного генерала спрашивал. Говорит, на днях пойдем войной на турок. Война вроде как уже объявлена, но пока ее в секрете держат, потому как генералы план составляют. За этим вся задержка и есть.
Бомбардиры обступили фейерверкера. Евсей Нилыч был самый сведущий и опытный во всей роте человек. Раньше других он умел узнавать, где и что на свете делается.
— Евсей Нилыч, расскажи, почему война-то будет? — допытывался рябой солдатик.
— Известно, почему! По приказу, — насмешливо отозвался фейерверкер, попыхивая короткой трубкой-носогрейкой. — А воевать пойдем, говорят, за греков.