— Я совершил ошибку, собрав войско в ответ на просьбу князя Нобуо. Моя вина и в том, что так много славных самураев пали смертью храбрых в сражениях на холме Комаки и при Нагакутэ. Еще раз хочу подчеркнуть: в том, что князь Нобуо втайне ото всех ударил по рукам с Хидэёси, чем навлек на себя ваш справедливый гнев и оскорбил ваше достоинство, виноват не только он, но и я — мне не хватило предусмотрительности и мудрости. Вы доказали свою верность и отвагу, и мне, как вашему князю, не остается ничего другого, кроме как самым нижайшим образом просить прощения за происшедшее. Простите меня, прошу вас.
Все сидели понурив головы. Никто не осмеливался поднять глаза на Иэясу. Дрожь не подобающих воинам рыданий волной прокатывалась по рядам от одного к другому.
— Нам ничего не остается, необходимо смириться с происшедшим. Наберитесь терпения — и мы дождемся более удачных дней.
С тех пор как все расселись по местам, Ии и Хонда не проронили ни слова. Достав платки, оба военачальника утирали слезы.
— Можно принимать случившееся и как благословение, ниспосланное Небесами. Война закончена, завтра я возвращаюсь в Окадзаки, и вам предстоит разъехаться по домам и повидаться с женами и детьми. — Произнося эти слова, сам Иэясу был близок к тому, чтобы прослезиться.
На следующий, тринадцатый день месяца, Иэясу вместе с большей частью войска клана Токугава покинул крепость Киёсу и возвратился в Окадзаки в провинции Микава. Наутро того же дня Исикава Кадзумаса в сопровождении Сакаи Тадуцугу выехал в Кувану. После встречи с Нобуо посланцы проследовали к Хидэёси в Навабу. Передав поздравления со стороны Иэясу, Кадзумаса вручил также письменное послание и сразу же отбыл. После его ухода Хидэёси переглянулся со своими приближенными.
— Вы только поглядите, — сказал он. — Как это похоже на Иэясу! Никто другой не был бы в состоянии выдержать подобный удар с таким достоинством, словно ненароком отхлебнул чересчур горячего чая.
Хидэёси выразился деликатно, потому что на самом деле он заставил Иэясу отхлебнуть расплавленного железа. Мысленно поставив себя на место Иэясу, он поневоле подумал, хватило ли бы у него силы воли и самообладания, чтобы, оказавшись в сходном положении, повести себя так же.
По мере того как шли дни, единственным человеком, которого радовало вновь сложившееся положение, оставался Нобуо. После встречи в Ядагаваре он стал послушной куклой в руках Хидэёси. О чем бы его ни спросили, он отвечал: «Интересно, что на сей счет думает князь Хидэёси?»
Во всех своих, даже самых ничтожных, делах Нобуо зависел от Хидэёси так же, как прежде от Иэясу.
Из-за этого он щепетильно отнесся к выполнению всех условий, предусмотренных в недавно заключенном договоре, что вполне устраивало Хидэёси. Он отдал земли, отдал заложников, безропотно подписал и выполнил все дополнительные договоренности.
Теперь Хидэёси позволил себе немного расслабиться. Памятуя, что войску до начала следующего года надлежит оставаться в Навабу, он отправил гонцов с соответствующими приказами в Осаку и сделал необходимые распоряжения насчет зимовки в лагере.
Нечего и говорить, что главным источником хлопот и волнений для Хидэёси оставался Иэясу, а вовсе не Нобуо. Поскольку Хидэёси до сих пор не удалось устранить разногласия с Иэясу, он не мог считать, что повелевает и правит во всей стране, а следовательно, его желания оказались исполнены только наполовину. Как-то раз Хидэёси приехал в крепость Кувана и, переговорив с Нобуо о разных делах, решил осведомиться:
— Как вы в настоящее время себя чувствуете?
— Великолепно! Я убежден, это потому, что меня больше не тревожат мрачные мысли. Я восстановил силы, преодолел усталость от войны и чувствую, что совершенно спокоен.
Нобуо весело и непринужденно расхохотался, а Хидэёси в ответ несколько раз кивнул, словно забавляясь с ребенком, усевшимся ему на колени.
— Да, конечно. Я понимаю, как утомила вас эта бессмысленная война. Но, знаете ли, кое-что остается по-прежнему неясным.
— О чем вы, князь Хидэёси?
— Если просто оставить в покое князя Иэясу, от него можно ждать новых неприятностей.
— Вот как? Но ведь он прислал сюда посланца и принес свои поздравления.
— Разумеется. Он ни за что не решился бы воспротивиться вашей воле.
— Безусловно.
— Поэтому вам надлежит первому начать переговоры с ним. В душе князь Токугава Иэясу наверняка был бы рад заключить мир со мной, но если он первым начнет переговоры, то потеряет лицо. А поскольку никаких причин противостоять мне у него не осталось, он наверняка понимает, что попал в затруднительное положение. Так почему бы вам не прийти к нему на помощь?
Среди отпрысков высокопоставленных семейств всегда немало самонадеянных людей, что, возможно, объясняется их мнением, будто остальные живут только ради них. А уж мысль поступить к кому-нибудь на службу им и в голову не приходит. Но когда к нему обратились столь учтиво, как это сделал Хидэёси, даже Нобуо осознал, что в мире есть вещи более значительные, нежели его личная выгода.
Поэтому несколько дней спустя он предложил себя в качестве посредника на переговорах между Хидэёси и Иэясу. Ему следовало поступить так с самого начала, но подобная мысль не приходила ему в голову, пока на нее искусным образом не навел Хидэёси.
— Если он примет наши условия, мы простим ему вооруженное восстание, как обусловленное поддержкой вашей былой позиции.
Хидэёси держался победителем, однако ему хотелось, чтобы условия предлагаемого мира прозвучали из уст Нобуо.
В числе условий были и такие: Хидэёси усыновлял сына Иэясу, Огимару, а сыновья Хонды и Кадзумасы, Сэнтиё и Кацутиё, передавались Хидэёси в качестве заложников.
Никаких вещественных или земельных выгод, кроме уничтожения ранее воздвигнутых укреплений и перераспределения земель, согласованного с Нобуо, Хидэёси не искал.
— В глубине души я не чувствую себя вполне свободным от нелюбви к князю Иэясу, сразу этого не преодолеешь, но мне придется подавить эти чувства из уважения к вам. А раз уж вы взялись за дело, было бы преступно откладывать это надолго. Почему бы вам не отправить гонца в Окадзаки прямо сейчас?
Получив указания, Нобуо в тот же день послал двух старших соратников в Окадзаки.
Предложенные условия нельзя было назвать суровыми или унизительными, но, услыхав о них, Иэясу призвал на помощь всю свою выдержку.
Хотя речь шла о том, что Огимару будет усыновлен, на деле его положение было равнозначно судьбе заложника. А отправка в Осаку заложниками сыновей двух старших соратников клана и вовсе была равносильна признанию собственного поражения. Хотя соратники были чрезвычайно взбудоражены, сам Иэясу сохранял хладнокровие: это означало, что спокойствию во всем Окадзаки ничего не грозит.
— Я принимаю предложенные условия, а также прошу вас взять остальное на себя, — сказал Иэясу посланцам.
Им пришлось несколько раз съездить туда и обратно. Затем, двадцать первого числа одиннадцатого месяца, Томита Томонобу и Цуда Нобукацу прибыли в Окадзаки на подписание мирного договора.
Двенадцатого числа двенадцатого месяца сына Иэясу отправили в Осаку. Вместе с ним отбыли сыновья Кадзумасы и Хонды. Самураи клана, провожая их, выстроились вдоль улиц и плакали, не скрывая слез. Вот как закончился их подвиг на холме Комаки — подвиг, который едва не повернул в другую сторону ход истории!
Нобуо прибыл в Окадзаки четырнадцатого, ближе к Новому году, и оставался до двадцать пятого. Иэясу не позволил по отношению к нему ни единого грубого или злого слова. На протяжении десяти дней он развлекал этого добросердечного и недалекого человека, судьба которого была уже для всех, кроме самого Нобуо, ясна, а затем проводил домой.
Одиннадцатый год Тэнсё подходил к концу. Провожая уходящий год, люди думали о нем разное, порой противоположное. Единственное, что они знали наверняка, — в мире произошли серьезные перемены. Прошло всего полтора года с тех пор, как на десятый год Тэнсё погиб Нобунага. Никто заранее не мог поверить, что перемены произойдут столь стремительно.