– А о других видах тебе что-нибудь известно?
– Существует множество видов радиоактивных материалов, Гвидо.
– Те, что используют для изготовления бомб. Понимаешь, он был в Белоруссии.
В трубке снова воцарилось молчание; и хотя Серджио не проронил ни звука, Брунетти казалось, что он слышит, как в его мозгу происходит напряженная работа.
– Ах, так, – сказал наконец Серджио, – ну, если контейнер выложен достаточным количеством свинца, он может быть очень маленьким. Как небольшой чемоданчик или кейс. Разумеется, он будет тяжелым, но малогабаритным.
– И этого будет достаточно? – изумленно выдохнул Брунетти.
– Не знаю, что там у тебя на уме, Гвидо, но если ты имеешь в виду, достаточно ли для изготовления бомбы, то да, этого будет более чем достаточно.
Разговор был исчерпан. Оба замолчали. Наконец Серджио предложил:
– Я могу проверить то место, где его нашли, счетчиком Гейгера. А заодно и тело.
– А это возможно? – спросил Брунетти, не вдаваясь в объяснения. Он надеялся, что брат и так поймет, что он имеет в виду.
– Думаю, да. – В голосе Серджио, несмотря на профессиональную уверенность эксперта, прозвучало что-то похожее на грусть. – Похоже, русским больше нечем торговать.
– Да поможет им Бог, – вздохнул Брунетти.
26
По роду своей работы Брунетти не раз приходилось сталкиваться с чудовищными преступлениями, на которые решаются люди, причиняя самим себе и друг другу страшное, непоправимое зло; но, несмотря на весь свой богатый опыт, то, с чем он столкнулся сейчас, просто не укладывалось в голове. Разговор с Серджио выбил его из колеи; даже подумать об этом было страшно. Для него не составило бы особого труда представить себе путь, которым оружие поставлялось в Европу и в каких количествах; напротив, он охотно верил в то, что торговля оружием шла полным ходом, даже если было известно, что покупатели – убийцы. Но это… Если выяснится, что то, что он подозревает и даже боится, – правда, тогда… тогда это такое великое зло, с которым ему прежде не приходилось сталкиваться.
Он ни на секунду не сомневался в том, что Лоренцони замешаны в нелегальных перевозках радиоактивных материалов и что материалы эти были предназначены для изготовления боеприпасов; ведь не для радиологических лабораторий они старались! Однако ему с трудом верилось, что во главе этих махинаций мог стоять Роберто. Все, что он о нем слышал, свидетельствовало о том, что Роберто был парень недалекий и безынициативный; вряд ли он бы решился на такое сложное и опасное дело.
Но Маурицио, любимый дядин племянник, подающий надежды юный бизнесмен, идеальный наследник империи Лоренцони? Он был молод, амбициозен, смотрел далеко вперед, оценивая открывающиеся перед ним заманчивые перспективы, связанные со странами Восточной Европы: новые рынки сбыта, новые деловые партнеры, новые прибыльные сделки. Единственным препятствием на его пути к обогащению был этот несносный Роберто, тупица и бездарь, мальчик на побегушках, – не человек, а нечто вроде любимой комнатной собачки.
Единственное, в чем сомневался Брунетти, было то, насколько сам граф был замешан в этих махинациях. Вряд ли такое опасное дело, могущее поставить под удар всю империю Лоренцони, могло быть предпринято без его ведома, а тем более без его согласия. Неужели он и в самом деле послал сына в Белоруссию с тем, чтобы тот вывез оттуда радиоактивные материалы? Однако кто бы мог с этим справиться лучше молодого повесы без царя в голове, спускающего папины денежки на шампанское и проституток? Кто станет проверять, что там у него в кейсе, если он навеселе и валяет дурака? Кому придет в голову досматривать багаж подвыпившего юнца?
Брунетти не сомневался, что Роберто едва ли догадывался о том, что везет. Его представление о мальчишке давало ему право это утверждать. Но как тогда получилось, что он умудрился схватить смертельную дозу радиации?
Брунетти попытался представить себе этого мальчишку, которого он ни разу в жизни не видел. Воображение нарисовало ему Роберто в номере шикарного отеля: проститутки давно ушли, и он остался один – с бутылкой шампанского и со смертоносным чемоданчиком, который назавтра должен отвезти отцу. Предположим, контейнер был плохо загерметизирован, и Роберто до конца своих дней так и не догадался о том, что он на самом деле привез домой, помимо странных, изнуряющих симптомов какой-то загадочной, необъяснимой болезни, которые заставляли его бросаться от врача к врачу.
Он наверняка поговорил бы об этом если не с отцом, то по крайней мере с Маурицио, единственным человеком его возраста, который смог бы его понять, потому что они вместе выросли и были как родные братья. А уж Маурицио, в свою очередь, сразу бы заподозрил, что здесь что-то неладно, а поняв, о чем толкует Роберто, сразу распознал бы симптомы, которые означали только одно: Роберто обречен.
Брунетти долго сидел у себя за столом, уставившись невидящим взглядом на дверь кабинета и размышляя о добродетелях по Цицерону. Он начинал, наконец, понимать, что тот имел в виду, когда говорил о взаимосвязи двух явлений и о том, что за ними следует. Единственное, что он пока никак не мог взять в толк, было то, как об этом узнал сам граф.
Цицерон в своем учении настоятельно рекомендовал воздерживаться от страстей. Но Брунетти знал, что если бы кто-то, не дай бог, хладнокровно убил его сына Раффи, он не смог бы последовать его совету. Он сделался бы неумолимым, безжалостным, жестоким; он больше не был бы полицейским, но только убитым горем отцом; и он не успокоился бы до тех пор, пока не поймал бы убийц и не расправился с ними. В любом случае, он нашел бы способ им отомстить. Говоря о нравственных добродетелях, Цицерон не допускал исключений. Но, несомненно, бывают случаи, когда обстоятельства заставляют тебя забыть о добродетелях; освобождают от обязанности вести себя обдуманно и корректно. Возмездие – вот единственное приемлемое решение, невзирая на все учения о добродетелях, вместе взятые
Брунетти размышлял об этом до самого вечера; он опомнился, когда солнце уже село и в его кабинете, и так практически лишенном света, стало совсем темно. Брунетти поднялся из-за стола, включил свет и, достав из нижнего ящика папку, снова внимательно перечитал бумаги: медленно, страницу за страницей. На этот раз он не стал делать никаких пометок, хотя то и дело отрывал взгляд от бумаг и глядел в окно, будто надеялся увидеть там отражение мыслей, теснящихся в его голове. Полчаса ушло у него на то, чтобы завершить работу. Когда он наконец закончил, то, положив папку в ящик, аккуратно закрыл его рукой, а не ногой, как это обычно делал, и покинул здание квестуры, устремившись по направлению к Риальто и дальше – к палаццо Лоренцони.
Горничная, открывшая ему дверь, сказала, что граф никого не принимает. Брунетти попросил ее доложить графу о его приходе. Когда она вернулась с побелевшим от негодования лицом и крепко сжатыми губами, вне себя от подобной беспардонности, то сухо повторила: граф, мол, велел еще раз передать, что никого не принимает.
Брунетти сначала попросил, а затем потребовал, чтобы она поднялась наверх и передала графу, что он располагает новой, очень важной информацией, связанной с обстоятельствами смерти Роберто, и что он хотел бы переговорить с графом прежде, чем начнется новое, официальное расследование этого дела. Если граф будет настаивать на своем, заметил Брунетти, расследование будет возобновлено не позднее завтрашнего утра.
На этот раз, как он и ожидал, горничная, вернувшись, попросила его следовать за ней и, подобно мифической Ариадне, повела его новым, незнакомым маршрутом – сначала вверх по лестнице, затем по лабиринту коридоров – в ту часть палаццо, где Брунетти еще не бывал.
Граф был один в комнате, напоминающей небольшой офис, которая, возможно, прежде принадлежала Маурицио, поскольку там стояли компьютер, ксерокс и четыре телефонных аппарата.