– Очень рад за тебя, Серджио. Поздравляю. Мария Грация тоже поедет?
– Пока не знаю. Она почти закончила работу на канале Джудекка, но тут кто-то попросил ее составить смету полной реконструкции четырехэтажного палаццо в Гетто, и если она не успеет разобраться с этим к моему отъезду, сомневаюсь, что она сможет поехать.
– А она тебя одного отпустит? – спросил Брунетти, сознавая, как глупо, должно быть, прозвучал его вопрос. Во многом похожие, они с братом очень любили своих жен, что было предметом постоянных насмешек со стороны их друзей.
– Если ей удастся заключить контракт, то я смогу запросто отправиться на Луну, а она даже и не заметит.
– Так о чем, говоришь, ваш доклад?
– Да так, в основном технические подробности, об изменениях в составе крови в течение первых двух-трех недель после сильного облучения. В Окленде, как мы выяснили, некоторые ученые проводят подобные исследования. Мы связались с ними и выяснили, что, похоже, пришли к одним и тем же результатам. Вот почему, в частности, я так хотел поехать на конференцию – Баттестини все равно поехал бы, но теперь нам оплатят все расходы, и мы сможем встретиться с этими ребятами и сопоставить наши результаты.
– Отлично, рад за тебя. Как долго ты там пробудешь?
– Конференция продлится шесть дней, с воскресенья по пятницу. Потом я планирую задержаться в Риме еще на пару дней; так что вернусь не раньше понедельника. Подожди минутку, сейчас я точно тебе скажу. – В трубке послышалось шуршание, – с восьмого по шестнадцатое. Я вернусь шестнадцатого утром. Гвидо, обещаю тебе, что следующие два выходных за мной.
– Ладно тебе, Серджио. Всякое бывает. Я присмотрю за мамой, пока ты будешь в отъезде, а потом ты поедешь к ней в ближайшее воскресенье. Потом – снова я. Не сомневаюсь, ты бы на моем месте поступил так же.
– Я просто не хочу, чтобы ты подумал, что мне неохота к ней ехать, Гвидо.
– Давай не будем об этом, ладно?
Брунетти был поражен, что брат до сих пор принимает так близко к сердцу все, что касается матери. В течение прошлого года он тщетно пытался, без малейшей надежды на успех, смириться с тем, что их мать, энергичная, жизнерадостная женщина, которая вырастила их, вложила в них душу, теперь не с ними. Но где? Где-то далеко-далеко, в сокрытом от посторонних глаз мире. В ожидании, когда наконец эта пустая безжизненная оболочка, бывшая когда-то ее телом, соединится с ней, дав ей возможность, покинув этот мир, обрести вечный покой у Престола Всевышнего.
– Не хотел я просить тебя об этом, Гвидо, – сказал брат, в очередной раз, по обыкновению, напомнив ему о своем старшинстве, о том, как он всегда боялся им злоупотребить, и об ответственности, которая вследствие этого была на него возложена.
Брунетти припомнил словечко stonewall, [8] которое частенько употребляли его американские коллеги, когда разговор заходил в тупик и нужно было срочно сменить тему. Вот и сейчас он попытался прибегнуть к тому же маневру:
– Как дела у ребят, Серджио?
Серджио рассмеялся в ответ: он, как всегда, считал необходимым оправдаться, а Гвидо казалось, что это вовсе не нужно.
– У Марко уже заканчивается срок службы в армии; в конце месяца приедет домой на четыре дня. А Мария Луиза болтает теперь исключительно по-английски. Так что этой осенью отправим ее в Лондон, любоваться картинами Куртолда. [9] Это какое-то безумие, Гвидо, ехать в Англию, чтобы изучать там технику реставрации!
Паола, супруга Брунетти, преподавала английскую литературу в университете Ка'Фоскари. Так что Серджио вряд ли удалось бы удивить Брунетти рассказами о несуразностях системы высшего образования в Италии.
– А она достаточно хорошо владеет языком?
– Куда уж лучше! Если бы это было не так, мы бы отправили ее к вам с Паолой на лето.
– И чем бы мы, по-твоему, с ней занимались? Болтали по-английски с утра до вечера?
– Ну да.
– Знаешь, Серджио, мы переходим на английский, только когда хотим, чтобы дети нас не поняли. Но теперь им так хорошо преподают его в школе, что они практически всё понимают, и мы и этого больше не можем делать.
– А ты попробуй перейти на латынь, – сказал Серджио со смешком, – она всегда тебе давалась.
– Боюсь, что я все позабыл. Сколько лет прошло… – отозвался Брунетти.
Ему стало грустно.
Серджио каким-то чудом уловил его настроение. Это ему всегда удавалось.
– Я еще позвоню тебе перед отъездом, Гвидо.
– Хорошо. Stammi bene. [10]
– Чао. – И Серджио положил трубку.
В течение своей жизни Брунетти не раз слышал подобное: «только благодаря ему…», и всякий раз не мог не вспомнить о Серджио. Когда Брунетти, который всегда хорошо учился, исполнилось восемнадцать, было решено, что на обучение в университете у семьи нет денег; что он должен сначала встать на ноги и начать вносить свой вклад в семейный бюджет. Брунетти желал учиться так же страстно, как другие в его возрасте желают близости с женщиной. Но что ему оставалось делать? Смириться и начать искать работу. И тогда Серджио, в то время только получивший должность техника-лаборанта, настоял на том, чтобы брат не прерывал учебу, при условии, что он сам будет оказывать семье посильную материальную помощь. Уже тогда Брунетти был уверен, что хочет изучать право, и не столько современное законодательство, сколько историю права, его эволюцию, и причины, по которым оно развивалось именно так, а не иначе.
Поскольку в университете Ка'Фоскари не было юридического факультета, Брунетти пришлось уехать в Падую, что прибавило Серджио новых расходов; ему даже пришлось отложить женитьбу на три года, в течение которых Брунетти стал одним из самых успевающих студентов на факультете. Он даже начал подрабатывать, давая уроки студентам младших курсов.
Не поступи он в университет, он никогда не встретил бы Паолу, с которой познакомился в студенческой библиотеке; и, разумеется, никогда не стал бы полицейским. Иногда он задавал себе вопрос: если бы обстоятельства сложились по-другому и он стал, к примеру, страховым агентом или обычным городским чиновником, изменился бы его внутренний взгляд на мир, на окружающие его вещи? Чувствуя, что праздные раздумья затянулись, Брунетти решительно протянул руку к телефону и снял трубку.
6
Брунетти так ни разу и не поинтересовался у Паолы, сколько комнат в особняке ее родителей; ему казалось, что это пошло. Он до сих пор не знал, сколько же на самом деле комнат в этом шикарном палаццо. Вот и сейчас он понятия не имел о количестве телефонных номеров, которыми располагал Орацио Фальер. Брунетти знал три номера: первый предназначался для публичного пользования, для друзей и партнеров по бизнесу, второй – только для членов семьи, и третий – личный номер графа, которым он практически не пользовался.
Сначала он позвонил по первому номеру, будто дело было не такое уж срочное и едва ли личное.
– Резиденция Фальер, – откликнулся незнакомый Брунетти мужской голос после третьего гудка.
– Доброе утро. Меня зовут Гвидо Брунетти. Я бы хотел поговорить с… – Брунетти слегка замешкался, стоит ли упоминать титул или достаточно будет сказать «с тестем».
– Он сейчас говорит по другой линии, Dottore Брунетти. Может, он перезвонит вам через… – затем последовала долгая пауза, – у нас тут отключили свет. Я сейчас вас соединю.
Брунетти услышал мягкий щелчок, а затем в трубке зазвучал глубокий баритон его тестя:
– Фальер.
Точка.
– Доброе утро. Это Гвидо.
Голос тестя слегка смягчился:
9
Галерея Куртолда – ценное собрание картин в Лондоне. Самая большая из представленных в ней коллекций – дар фабриканта С.Куртолда (1932 г.).