Выбрать главу

Отец стоял к ним спиной, и поэтому, когда они подошли достаточно близко, первым их увидел Портено. Старик едва заметно напрягся, однако улыбка продолжала сидеть на его губах как приклеенная.

Да, в выдержке ему не откажешь, ядовито подумала Мейроуз. Старый пердун, наверное, в большой обиде. Ну и плевать на него.

Она ненавидела Портено-старшего по двум причинам. Первое: Мейроуз подозревала, что старый ублюдок приложил руку к ее изгнанию из семьи. Влияние Энджело на деда было чрезвычайно велико, и он вполне мог шепнуть пару слов Коррадо, а тот, в, свою очередь, Доминику. Слишком уж Портено печется о сыне. А второе — пожалуй, даже более важное, чем первое — заключалось в том что Энджело хитер, умен, а значит, очень % очень! % опасен. После смерти Коррадо Прицци отцу наверняка захочется занять место дона, и от того, как поведет себя Портено, будет зависеть очень многое. Его хватка и дьявольская расчетливость давно стали притчей во язы-цех. Она не удивится, если этот ублюдок уже примеряет кресло на сына, а стало быть, он окажется в числе врагов.

Одно дело — мирная беседа за столом в присутствие Коррадо Прицци: — против него Энджело не пойдет; другое — после смерти деда.

Именно поэтому Мейроуз терпеть не могла Портено-старшего. Возможно, ей еще удастся наладить отношения с Чарли, обезопасив тем самым Энджело, тогда все вернется на круги своя. Возможно. Но это дело будущего, а сейчас…

— Здравствуй, папа, — громко сказала она в широкую, затянутую смокингом спину Доминика.

Он вздрогнул. Если бы его сейчас хватил удар, Мейроуз, наверное, не удивилась бы. Она словно услышала, как скрипят его мозги, мучительно соображая, каким образом оказалась здесь дочь. Медленно, будто увязая в гуcnом табачном дыму, Доминик обернулся.

Энимэй сделала шаг вперед, пресекая взрыв негодования, готовый вырваться из огромной бочкообразной груди сына.

— Доминик, — решительно и твердо произнесла она. — Доминик! Она пришла специально, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Ты слышишь меня?

Да уж, он слышит, едва не засмеялась Мейроуз. Конечно, он слышит. Вы посмотрите на него, Энимэй. Этот jсел сейчас сожрет свою сигару!

— Скажи ей что-нибудь, Доминик.

Головы мужчин повернулись в ее сторону.

Казалось, Доминика сейчас хватит удар, однако он довольно быстро взял себя в руки, хотя лицо его приняло оттенок свежего томата, а отвислые щеки тряслись от гнева.

— А почему она, в таком случае, не одета подобающим образом? — голос звенел злостью, и в нем проявилась едва заметная хрипотца, говорящая о том, что отец на грани срыва. — Если она хочет выразить почтение, то почему приходит на семейное торжество одетой, как последняя шлюха?

Мейроуз вздрогнула, и в глазах ее блеснули слезы.

Отличная игра с отличной картой.

— Ну, не надо обижаться на отца, — поспешила утешить внучку Энимэй. — Не надо.

Но Мейроуз резко развернулась на каблуках и пошла через гостиную. Любой, увидев девушку, понял бы: она едва сдерживает рыдания.

Энимэй посмотрела на сына и укоризненно произнесла:

— Почему ты так себя ведешь? Сегодня день свадьбы. Стыдись.

Да, Мейроуз имела все основания гордиться собой. Но ей нужно было сделать еще одно дело, и она не собиралась откладывать его в долгий ящик…

… Она не вернулась. Нельзя сказать, чтобы Чарли был сильно этим ошарашен. Скорее, раздосадован. За этот вечер он уже привык к тому, что таинственная гостья исчезает с какой-то поистине фантастической быстротой, как, впрочем, и появляется. Прождав ее больше получаса, Чарли во второй раз пустился на поиски. Обойдя гостиную, галереи и зимний сад по третьему кругу он наконец твердо поверил в то, во что верить совсем не хотелось: незнакомка исчезла. На всякий случай, больше повинуясь слепому желанию, чем разуму, Портено заглянул в телефонную комнату, удостоверился — в который раз, — что она пуста, и вздохнул.

Ну ни дать ни взять, сказка про Золушку. Только у тебя, приятель, не осталось в руках даже хрустальной туфельки. Вот так-то.

В какое-то мгновение ему вдруг дико захотелось напиться. Просто пойти и нализаться до чертиков. Вдрызг. Так, чтобы все проблемы показались далекими и ничего не значащими, как мыльные пузыри, а мир — чудесным и веселым. Чтобы можно было хохотать до боли в животе. Чтобы ноги сами пустились в пляс. А потом найти какую-нибудь красотку и выпить еще, но уже на пару с ней. И долго ехать в такси домой, и забыться в ее объятиях тяжелым пьяным сном, в котором к нему вновь явится Леди в лавандовом платье. Только утром он уже не сможет вспомнить этого из-за боли в пустой — как подаренная ему когда-то Мейроуз керамическая ваза — голове.