А шофер лимузина, удостоверившись, что дело сделано, не спеша завел машину, проехал мимо вытянувшегося на тротуаре тела, мимо дрожащего от страха старика и воющей болонки, свернул за угол и растворился в ночи.
Спустя три часа после того, как Луи Наробино упал мертвым на сырой асфальт Грин-стрит, Чарли Портено, стоя на крыше двадцатипятиэтажного жилого дома по Флетбуш Авеню, облокотился о предохранительный парапет пентхауса и взглянул в сторону Бруклинского моста. Огненный поток машин выползал из неонового зарева Манхеттена, пересекал Ист-Ривер и сливался с менее ярким, но тоже впечатляющим сиянием Бруклина. Готические арки моста, залитые теплым оранжевым светом, возвышались на фоне белых, идеально ровных рядов окон башен-близнецов Международного Торгового Центра, Эмпайр Стейт Билдинг и Чейз Манхеттен Банка, словно худые костлявые великаны, глядящих сверху вниз на бегущие букашки-автомобили. «Роллс-ройсы», «кадиллаки», «форды», «плимуты», они мчались по каким-то своим, букашечьим делам, а мост снисходительно рассматривал их, величавый и гордый, вздымающийся над бренной суетой жизни. О, он был старше любой из них. Немой свидетель старения и смерти. Мост видел, как город превращался в Город. На его глазах небоскребы дерзко тянулись вверх, стараясь достать до самого неба. Они росли, а он оставался таким же, каким его построили люди. Спокойным и мудрым, полным королевского достоинства.
Мост жил своей особой жизнью. Он знал о ней все. Видел, как счастливые молодые влюбленные встречались у его пешеходных дорожек, берущих начало от Парк-роу, позже прогуливались по ним, катя с собой в коляске новую жизнь, и возвращались сюда пожилыми, седыми, потрепанными годами. Видел, как люди умирали, бросаясь в воду с его парапетов, сломавшись под гнетом тяжелой судьбы.
Ему было о чем рассказать, он многое знал.
Мост существовал уже тогда, когда дон Коррадо Прицци сосал грудь матери беззубым младенцем, а Чарли еще не родился на свет.
Он будет, когда и дон, и Чарли канут в Лету, уйдут в небытие, растворятся во времени. А оно, в свою очередь, войдет в него, проникая в арки, бетон и железо перекрытий, незыблемые колонны опор. Неотъемлемая часть его величия, его мудрости, Время.
Чарли любил смотреть на Бруклинский мост. Он находил в нем нечто, чего не мог найти в людях. Мост был другом Чарли. Портено ощущал некое родство душ, ибо не сомневался, что у моста есть душа.
Тот помогал Чарли думать.
А сейчас ему было о чем подумать.
Подперев подбородок крепкой широкой ладонью, он смотрел на текущую по мосту автомобильную реку, и мысли, словно смешавшись с ней, плыли в его голове, неспешно и вяло.
Сегодня кое-что изменилось в жизни Чарли, и он даже знал, ЧТО. Как ни банально это звучит, но Портено влюбился, и чем дальше, тем острее и глубже становилось чувство, охватившее его.
Самое смешное, Чарли понятия не имел, кто эта женщина, откуда она и каким образом попала на банкет.
Нынешний вечер доставил ему три потрясения. Первое — довольно слабое — он получил, когда ее не оказалось в списке гостей. Это не разрушило его надежду хотя бы узнать ее имя. Незнакомка вполне могла оказаться личным гостем Прицци. Но тогда сразу возникал вопрос, почему ей пришлось всю церемонию стоять на балконе. Чарли разыскал отца и вежливо осведомился, не знает ли тот о некоей гостье Прицци, высокой блондинке в лавандовом платье. Тут-то его и поджидал второй удар. Энджело только удивленно пожимал плечами и разводил руками, в полнейшем недоумении.
Ситуация начинала напоминать старую, заезженную до дыр мелодрамку с Мери Пикфорд в главной роли. Почувствовав, что пол уходит из-под ног, Чарли обратился за помощью к Эдуардо. Если кто и должен знать хоть что-то о ней, так это он. Но…
Здесь Чарли получил оглушительный нокаут. Эдуардо оказался удивлен не меньше Энджело. Он хлопал своими коровьими глазами и пожимал плечами, точь-в-точь как отец, Портено-старший.
На свет, таким образом, выплыли три неоспоримых факта:
а) незнакомка не числится в списке гостей,
б) ее не знает Энджело, и, наконец,
в) о ней не слышал Эдуардо.
Если бы Чарли в тот момент хорошенько стукнули еще раз дубинкой по голове, он бы, наверное, ничего не почувствовал. Загвоздка была в том, что никто — никто! — не проник бы в дом дона иначе, чем одним из трех вышеозначенных способов. А из этого автоматически следовало, что кто-то ему врет. Либо распорядитель, либо Эдуардо, либо… либо отец.