Она задрала одеяние еще выше, изучая свои ноги.
— Бог, ад и проклятие! Блохи? Я не вижу ничего.
— И не увидишь.
Она опустила подол.
— Я никогда не избавлюсь от них!
— Избавишься.
— Как?
— То же, как и все мы. Мылом.
— Просто смыть их?
Он усмехнулся.
— Нет.
Кто-то стучал в люк, который вел снизу в комнату. Шарп отпер его, поднял крышку, и жена владельца гостиницы втолкнула большую оловянную ванну. Он втащил ванну и увидел ведра воды, испускающие пар у подножья лестницы.
— У вас есть полотенца?
— Si, señor.
Шарп увидел Ангела возле очага в конце главной комнаты гостиницы. Мальчишка казался несчастным, он явно завидовал офицеру стрелков, который был в комнате маркизы.
— И мне надо мыло.
— Si, señor.
Маркиза сидела, поджав ноги, на краю кровати.
— Что я буду делать с мылом?
— Ты берешь кусок, ищешь блох и давишь их углом. Они прилипают к мылу. Это в двадцать раз быстрее чем пытаться ловить их пальцами.
Он втащил первое ведро и вылил его в оловянную ванну.
Она уставилась на него недоверчиво.
— А что, если они переберутся мне на спину?
Шарп рассмеялся.
— Жена владельца гостиницы поможет тебе. Она не захочет иметь блох в кровати. — На самом деле он был бы удивлен, если бы блох уже не было в кровати, хотя и такое было возможно, поскольку это была единственная по-настоящему чистая спальня в гостинице.
— Эта женщина?
— Почему нет?
— Христос, Ричард! Я не хочу, чтобы она знала, что у меня есть блохи! Тебе придется сделать это. — Она пожала плечами. — Ты уже видел меня достаточно часто прежде.
Он вылил другое ведро.
— Да, госпожа.
— Это то, что ты хотел, не так ли? Награда спасателя? Разве не ради этого рыцари мчались спасать дев? Только они назвали это Святой Грааль — куда лучшее имя, чем некоторые, которые я слышала.
— Да, госпожа.
Она рассмеялась в ответ на его улыбку.
— Я скучала по тебе. Я часто задавалась вопросом, что ты делаешь. Я воображала, что ты всю жизнь будешь ходить мрачный, пугая богатеньких молодых офицеров. — Она состроила гримаску. — У меня даже нет гребенки, не говоря уж о щетке! Это — вся вода, которую они дали мне?
— Сейчас будет еще.
— Слава Богу. — Она откинулась назад на кровати. — Я могу спать целый месяц. Я не хочу видеть проклятых лошадей снова.
Шарп втащил новые ведра в комнату.
— Завтра тебе придется ехать верхом.
— Нет, я не поеду!
— Я могу оставить тебя El Matarife.
— Он не сможет заставить меня страдать больше, чем сейчас. — Она повернула голову, наблюдала за ним через лавины пара. — Я сожалею о твоей жене, Ричард.
— Да. — Он не знал, что еще можно сказать в ответ на выражение сочувствия.
Она пожала плечами.
— Я не могу сказать, что я сожалею о Луисе. Это кажется каким-то нереальным, однако, — быть вдовой. — Она тихо рассмеялась. — Богатой вдовой, если этот ублюдок не украдет все.
— Инквизитор?
— Проклятый инквизитор. Отец Ача. У тебя все готово?
— Только полотенца.
Он взял тонкие льняные полотенца у женщины внизу и закрыл лаз.
— Ваша ванна, госпожа.
— Из тебя чертовски ужасная горничная, Ричард.
— Я думаю, что меня успокаивает слышать это.
— Пусть остынет немного. Я не хочу еще и ошпариться, после того, как меня искусали блохи и я натерла ноги. — Она сидела на кровати, оперев подбородок на ладони, и смотрела на него. — Что мы будем делать теперь, Ричард?
— Это зависит от того, что ты хочешь сделать.
— Я хочу поехать в Бургос.
Он почувствовал себя разочарованным. Он догадывался об этом и знал, что глупо надеться, что она возвратится к армии вместе с ним.
— Если французы все еще там, — сказал он с сомнением.
Она пожала плечами.
— Где бы они ни были, я хочу быть там же. Потому что там, где они, там и фургоны.
— Разве они не арестуют тебя снова?
Она покачала головой.
— Церковь не может сделать это дважды. — Она думала о генерале Вериньи. — Я не позволю ублюдкам сделать это во второй раз. — Она потянулась и сунула руку в воду. — У тебя есть мыло?
— Готово и ждет вас, госпожа.
Она усмехнулась, затем скрестила руки, чтобы снять одеяние через голову. Она засмеялась, видя выражение его лица, и потянула серую шерсть кверху.
— Мне холодно.
— Ерунда. Просто лезь в ванну.
В течение десяти минут под ее непристойный смех он обследовал ее кожу. Она жаловалась, что это щекотно, в то время как он находил блох, прижимал мыло, затем давил блох ногтями, и к тому времени, когда последняя блоха была найдена, она настаивала на том, чтобы искать его блох, а когда и с этим было покончено, она была на кровати, проклиная ободранную кожу бедер, и его лицо было в ее волосах, а ее руки были на его шрамах на спине, оставшихся после давней порки. Она поцеловала его в щеку.
— Бедный Ричард, бедный Ричард.
— Бедный?
— Бедный Ричард. — Она поцеловала его снова. — Я забыла.
— Забыла что?
— Не имеет значения. Ты думаешь, проклятая ванна совсем остыла?
Ванна была еще достаточно теплой, и она намылила себя, вымыла волосы, затем села, откинувшись головой к стене. Она смотрела на него, как он лежит голый на кровати.
— Ты выглядишь счастливым.
— Я счастлив.
Она улыбнулась печально.
— Тебе немного надо для счастья, не так ли?
— Я думал, что получил немало.
Позже, когда они поели и когда каждый выпил по бутылке вина, они лежали в кровати. Огонь пылал, от дымохода веяло теплом, тяга была отличной, и маркиза курила дешевую сигару, которую она купила у владельца гостиницы. Шарп забыл, что ей нравится курить. Ее рука лежала у него на животе, и она дергала там его волосы.
— Этот человек придет в город?
— Не думаю. Alcalde сказал, что нет. — Мэр сказал, что город находится под охраной другого вожака партизан, который не любит El Matarife.
Она смотрела на него. Ее волосы высохли, стали мягкими и золотыми и рассыпались по лицу.
— Ты когда-нибудь думал, что увидишь меня снова?
— Нет.
— Я думала, что я увижу тебя.
— Ты думала?
— Я думала так. — Она выпустила кольцо дыма и смотрела на него критически. — Но не в женском монастыре. — Она рассмеялась. — Я не могла представить, что это ты! Я думала, что ты мертв, прежде всего, но даже не в этом дело! Я думаю, что это — самое лучшее, что кто-нибудь сделал для меня.
Они говорили о том, что произошло с ним после лета в Саламанке, и он слушал недовольно, как она описывает дворцы, в которых побывала, балы, на которых она танцевала, и скрывал ревность, которую он испытывал, когда воображал ее в окружении других мужчин. Он пытался убедить себя, что это бесполезно, что ревновать маркизу — все равно что жаловаться на переменчивость ветра.
Он говорил о своей дочери. Он рассказал ей о зиме в Воротах Бога, сражении, смерти Терезы. Она сидела и пила вино.
— Ты не очень популярен у наших.
— Из-за сражения?
Она рассмеялась.
— Я очень гордилась тобой, но я не смела говорить об этом. — Она передала ему бутылку. — Значит, ты отдал все свои деньги дочери?
— Да.
— Ричард Шарп, ты — дурак. Когда-нибудь я должна буду преподать тебе урок выживания. Значит, ты снова беден?
— Да.
Она засмеялась. Она рассказала ему о деньгах, которые были в обозе отступающей французской армией — не ее собственных деньгах, но о сотнях фургонов, которые были собраны в Бургосе.
— Ты не поверишь этому, Ричард! Они ограбили каждый монастырь, каждый дворец, каждый проклятый дом отсюда до Мадрида! Там золото, серебро, картины, посуда, еще больше золота, больше картин, драгоценностей, шелков, монет… — Она покачала головой в изумлении. — Это — достояние испанской империи, Ричард, и это все уходит во Францию. Они знают, что проигрывают, поэтому они берут с собой все.
— Сколько?
Она задумалась.
— Пять миллионов?
— Франков?