Изогнувшись, Шарп поднялся, ударил мушкетом солдата, который выстрелил впустую. Он все еще кричал, зная, что солдаты напуганы его криком и яростью, и он высвободил правую ногу, за которую еще цеплялся упавший солдат, поднялся, рыча с залитого кровью пола и нанес короткий, профессиональный удар штыком последнему из его противников, который все еще был на ногах. Дюко, раскрыв рот, стоял испуганный в дверях. У него не было никакого оружия.
Штыки столкнулись, Шарп отбил штык противника, нанес новый укол, затем кинулся вправо, к столу схватил свой палаш и закричал, торжествуя, выхватив его из ножен, и в полете через комнату с диким победным криком ударил по шее последнего солдата, разрубая кожу и кости. Он видел, что солдат начал падать и прикончил его уколом в грудь, чувствуя, как мертвец увлекает за собой вниз клинок. За секунды, буквально за несколько секунд он убил двух человек и ранил двух других.
Он повернул и высвободил клинок, затем обернулся к двери.
— Дюко!
Дверной проем был пуст.
Он пошел к двери с окровавленным палашом в руке. Его лицо превратилось в кровавую маску, мундир пропитался кровью Лавиня. Один против четверых — вот что такое стрелок! Сержант Харпер сказал бы, что бой был равным.
— Дюко! Ты ублюдок! Дюко!
Он вышел в коридор. За спиной у него рыдал и вопил сержант, подставляя сложенные чашей руки под текущую из паха кровь.
— Дюко! Ты дерьмо!
Справа послышался чей-то голос. Шарп повернулся.
Там стояли несколько французских офицеров. Они были изящны и чисты и смотрели ошеломленно на окровавленного человека с разбитым лицом и диким голосом, с палашом, с которого капала кровь.
Французские офицеры были при шпагах, но ни один не обнажил оружие.
Один из них вышел вперед — высокий человек в зеленом и розовом.
— Майор Вонн? — Это был Вериньи. Он морщился — то ли от запаха крови, то ли из-за того, как выглядел Шарп. — Майор?
— Меня зовут Шарп. — Не было никакого смысла скрываться дольше. — Майор Ричард Шарп. — Он прислонился к стене. Острие клинка упиралось в каменные плиты, и возле него образовалась маленькая лужица крови.
Вериньи, казалось, понял, о чем идет речь.
— Клянусь честью, майор, что к вам отнесутся с подобающим почетом.
Шарп кивнул в сторону двери.
— Ублюдки пытались убить меня. Тогда у меня не было никакого меча. Я защищался.
Сержант Лавинь рыдал высоким и жалким голосом, его вопли доносились из-за каменных стен комнаты.
Вериньи заглянул в дверь. Он отстранился и посмотрел в страхе на стрелка, который превратил комнату в скотобойню.
— С вами будут хорошо обращаться, майор. Вам нужен врач?
— Да. И вода. Пища. Кровать.
— Конечно.
— Постирать одежду. Ванну.
— Конечно.
Шарп убрал правую руку с рукояти палаша. Его ладонь была кровавым месивом. Она болела. Он протянул палаш левой рукой.
— Я — ваш пленный опять, как мне кажется.
— Вы сделаете мне честь, оставив меч у себя, monsigneur, пока мы не решим, что делать с вами.
Шарп кивнул, затем вернулся в комнату. Он нашел ножны и портупею, но не мог закрепить их раненной рукой. Он подошел и встал над стонущим и рыдающим сержантом Лавинем, который смотрел на него и в его взгляде, казалось, боль смешивалась с удивлением, что он был побежден. Шарп посмотрел на французского генерала.
— Сэр?
— Майор?
— Скажите этому евнуху, что его желание исполнилось.
Вериньи вздрогнул, услышав голос стрелка.
— Его желание, monsigneur?
— Он хотел англичанина. Он получил его.
Глава 16
Шарпа привели в одно из зданий во дворе замка, который все еще ремонтировали, затем помогли подняться наверх, в комнату с побеленными известью стенами, с хорошей кроватью, столом и стульями, и с видом из зарешеченного окна на самый большой внутренний двор крепости. Глядя поверх приземистого здания и церкви замка, он мог видеть, что буквально каждый квадратный дюйм внутреннего двора забит фургонами с сокровищами.
Пришел врач. Раны Шарпа промыли и перевязали. Ему пустили кровь при помощи ланцета и чаши, а потом дали бренди.
В комнату втащили большую ванну, в которую вливали ведро за ведром, пока не заполнили, и он погрузился в нее. Его мундир унесли, выстирали, починили и вернули.
Он все еще был военнопленным. Двое часовых стояли у двери, выходящей на площадку лестницы, ведущей вниз во внутренний двор. Один из часовых, веселый молодой человек не старше Ангела, побрил его. Шарп не мог держать бритву в перевязанной правой руке.
Его палаш был прислонен к кровати. Он с трудом вычистил лезвие. В желобках деревянной рукояти, которая должна была быть обернута кожей и обмотана проволокой, осталась кровь, которую у него не было сил убрать. Вместо этого он уснул; ему снились дурные сны и даже во сне он иногда чувствовал боль.
Часовые принесли ему пищу — хорошую пищу и две бутылки красного вина. Они пытались что-то сказать ему и усмехались добродушно, видя, что он не понимает. Он услышал имя Вериньи и предположил, что это генерал послал пищу. Он улыбнулся, кивнул, чтобы показать, что он понял, и охранники оставили его наедине со свечами и его собственными мыслями. Он расхаживал взад-вперед, думая только о том, что скоро вся Испания будет знать, что Веллингтон освободил убийцу испанского маркиза. Он подвел Веллингтона, Хогана и себя самого.
Утром врач пришел снова, размотал бинты, что-то бормоча себе под нос. Он исследовал ночной горшок Шарпа, и, казалось, остался доволен содержимым, потом пустил Шарпу кровь из бедра и собрал ее в маленькую чашку. Он не стал снова перевязывать голову Шарпа, только раненную руку, которая все еще болела.
Его губы распухли. Изнутри они были покрыты запекшейся кровью. Лучше это, думал он, чем рана сержанта.
Он сидел у окна все утро, наблюдая, как выводят фургоны из внутреннего двора. Фургон за фургоном уезжали, погонщики подгоняли волов заостренными палками. Визг колесных осей не прекращался ни на минуту, и внутренний двор постепенно освобождался. Французское отступление, которое началось в Вальядолиде, продолжилось, и Шарп понимал, что британцы должны продолжать наступление, и что французы отсылают фургоны с сокровищами по Главной дороге во Францию. Он задавался вопросом, были ли шесть фургонов Элен среди тех, что уехали. Он задавался вопросом, почему Дюко принял меры, чтобы его обвинили в смерти маркиза, и почему Элен лгала об этом.
Церковь замка использовалась как склад боеприпасов. Когда фургоны освободили место в большом внутреннем дворе, команды пехотинцев начали носить снаряды и канистры с картечью из церкви к стенам цитадели. Шарп, не имея иных занятий, наблюдал.
Через час снаряды перестали носить к цитадели, но вместо этого складывали во внутреннем дворе. Куча за кучей вырастали, начинаясь у входа в цитадель и двигаясь в его сторону. Он задумался, не были ли это просто наказанные солдаты, которых заставляют делать одну из тех бессмысленных хозяйственных работ, на которые все армии отправляют нарушителей дисциплины, но к его удивлению он увидел, как французский офицер инженерных войск тянет белые зажигательные шнуры к каждой из конических куч — зажигательные шнуры, которые уходили внутрь цитадели.
Он внезапно понял, что французы собираются оставить Бургос, что они скорее взорвут замок, чем оставят такую крепость неповрежденной противнику, и все же ему казалось странным, что они тратят время на то, чтобы разложить снаряды во внутреннем дворе вместо того, чтобы взорвать их одной большой массой в арсенале. Тут он услышал шаги на лестнице, отвернулся от окна и забыл странные груды боеприпасов.
Он удостоверился, что палаш в пределах досягаемости. Он был наполовину уверен, что это Дюко возвращается, чтобы закончить то, что начал, но дверь открыл улыбающийся французский улан. На руке у него висела казавшаяся совершенно неуместной корзина, укрытая льняной салфеткой.