— Стреляйте в него!
Но никто не двигался. Стрелок бросил серебряную цепь на землю, в грязь, усеянную никому не нужными серебряными долларами, и смотрел с дикой ненавистью на бородатого человека.
— Или ты трус, Matarife? Ты дерешься только с женщинами?
И опять никто не пошевелился. Те, кто выгребал пригоршни золота из взрезанных мешков, уставились на высокого англичанина, который медленно, не сводя глаз с El Matarife, спешился. Шарп отстегнул палаш. Он положил его вместе с ранцем возле колеса фургона.
El Matarife посмотрел вниз на цепь, потом снова на Шарпа, который обмотал серебряные звенья вокруг левого запястья. Остальная цепь свободно свисала с его руки.
— Так все-таки ты трус или нет, Matarife?
Вместо ответа El Matarife спрыгнул с седла. Он стащил маркизу с коня, толкнул ее к его людям и приказал им держать и не пускать ее. Она закричала, когда партизан схватил ее за золотые волосы и прижал к боку его лошади, и когда она повернулась, она увидела, что Шарп стоит в разбитой колесами грязи, усыпанной серебром.
— Ричард! — Ее глаза расширились от изумления. И так же как бородатый партизан, полузабытым жестом из прошлого она коснулась лба, живота и грудей в крестном знамении. — Ричард?
— Элен. — Он улыбнулся ей, видя ее страх, ее удивление, ее красоту. Даже здесь вид ее лживой красоты ударил ему в сердце как кинжал.
Позади Шарпа Харпер остановил свою лошадь. Он взял узду Карабина, затем наклонился и поднял палаш Шарпа и его ранец.
— Я за вами, сэр!
— Следи за ублюдками, Патрик! Стреляй в них, если они попробуют ее увести! — Шарп говорил на испанском языке — языке, которому Харпера обучила Изабелла.
— Будет сделано, сэр.
Партизанам внушал страх этот огромный человек, который сидел на лошади с двумя ружьями, и одно из них было самое большое, какое они когда-либо видели в руках человека. Возле Харпера был Ангел с винтовкой в умелых руках. Ангел смотрел на женщину и думал, что она скорее прекрасна, чем желанна.
Небо темнело по мере того, как близилась ночь, запад алел в лучах заходящего солнца. Клубы дыма, серо-синие на фоне безоблачного неба, протянулись над полем грабежа тонкими нитями. Это все, что осталось после пушечных залпов — последние напоминания о сражении, которое было и кончилось на равнине Витории.
El Matarife сбросил с плеч тяжелый плащ.
— Ты можешь уехать, англичанин, ты будешь жить.
Шарп засмеялся.
— Я сочту пути твоей смерти, трус.
El Matarife наклонился, поднял цепь, и обвязал ее узлом вокруг левого запястья. Он вытащил свой нож и, снисходительно улыбаясь влажными губами, которые просвечивали сквозь густые волосы, бросил его Шарпу.
Нож перевернулся в воздухе, поймав блик угасающего солнца, и приземлился у ног Шарпа.
У него была костяная рукоятка и лезвие длиной со штык. Лезвие казалось хрупким. Оно было узкое, обоюдоострое, и с концом острым как у шила. Такое оружие, понимал Шарп, нанесет рану при легком касании. В руке El Matarife уже привычно лежал такой же клинок, взятый у одного из его лейтенантов: столь же блестящий, столь же острый, столь же смертоносный.
El Matarife отступал назад, и серебряная цепь медленно поднималась из грязи. Звенья мягко звенели. Партизан улыбнулся.
— Ты покойник, англичанин.
Шарп помнил ужасное мастерство, с которым его противник выколол глаза французскому пленнику. Он ждал.
Люди El Matarife стояли молча. Из города донесся перезвон церковных колоколов, возвещая, что французы ушли и что первые отряды союзников вступили на узких улицы. Цепь натянулась. Солнце окрашивало в красный цвет его звенья.
Палач улыбнулся. Его секира лежала на земле, у края круга, образованного его людьми. Он тянул с той же силой, что и Шарп, пока серебряная цепь не стала напоминать стальной прут, и единственным свидетельством огромных сил, которые противостояли друг другу, были комочки грязи, которые падали с натянувшихся звеньев.
Шарп чувствовал, как цепь давит его руку. El Matarife тянул его с неимоверной силой. Шарп тянул в ответ и видел, что Палач оценивает его взглядом.
Палач дернул. Рука Шарпа поднялась, он дернул на себя, и Палач заворчал и потянул, и Шарпа протащило вперед. Он снова потянул, зная, что у него нет грубой силы его противника, но когда он увидел, что Палач улыбнулся и собрал всю свою силу для нового рывка, Шарп шагнул вперед, чтобы расстроить замысел врага.
Палач был готов, он ждал этого, приглашал к этому, и он сократил десятифутовый разрыв с быстротой молнии, и его нож сверкнул, угрожая Шарпу, в сумеречном свете. Стрелок уклонился, не потрудившись ответить на удар, отступил обратно, а его левая рука перехватила цепь, обеспечивая большее усилие, и он потянул ее со всей своей мощью, но Палач не шелохнулся.
El Matarife смотрел на стиснутые зубы Шарпа и смеялся.
— Твоя смерть будет медленной, англичанин.
В толпе, к которой прибавились люди из города, раздавались резкие гортанные крики, выражающие восхищение сноровкой Палача. El Matarife ответил на приветствия, помахав ножом, а затем вытянул левую руку вдоль цепи. Он отступил, сжимая цепь.
Тяга усилилась. Цепь тащила Шарпа вперед. Он не мог сопротивляться, и он видел улыбку Палача, радующегося легкому решению задачи. Шарп упирался ногами, но сапоги скользили в болоте, и его тянуло к противнику. Потом цепь начала дергаться, неожиданно и сильно, лишая его равновесия, он споткнулся и упал, и цепь выдирала его руку из сустава, и когда давление прекратилось, он откатился в сторону, зная, что сейчас свистнет лезвие ножа, но услышал только смех Палача:
— Англичанин испугался!
Шарп встал. Его куртка и штаны были в грязи. Толпа освистывала, высмеивала его. Палач просто выставил его дураком, чтобы продемонстрировать свою силу. El Matarife улыбался теперь — улыбался с облегчением и торжеством. Он сделал этот вид борьбы своей профессией, и он будет играть с Шарпом так же, как на глазах у Шарпа играл с французским пленным.
El Matarife подзывал Шарпа к себе.
— Ну, англичанин, подходи! Иди сюда! Иди за своей смертью.
Шарп опустил левую руку и согнул ее.
Он двигался вперед.
El Matarife ждал. Он присел, держа нож низко. Он начал встряхивать цепь, пытаясь обмотать ее вокруг клинка Шарпа, но Шарп просто вытянул левую руку в сторону, и цепь прошла мимо.
— Ну, англичанин!
Они были близко теперь, в четырех футах друг от друга, они смотрели друг другу в глаза, и оба низко держали ножи. Ни один не двигался. Толпа безмолвствовала.
Когда El Matarife кинулся, это было быстро, как атака скорпиона, но Шарп дрался всю свою жизнь, и его быстрота не уступала быстроте испанца. Шарп уклонился, и лезвие просвистело мимо его лица. Шарп улыбнулся.
El Matarife зарычал на него, пытаясь его запугать, а затем свернул цепь петлей и поднял, чтобы накинуть на голову Шарпа. Шарп поймал петлю, дернул ее и взмахнул ножом, поскольку испанец не мог защититься, и Шарп увидел внезапный страх в глазах этого животного, потому что El Matarife почувствовал быстроту Шарпа, когда нож стрелка ударил снизу вверх.
— Uno!
Правое предплечье El Matarife кровоточило.
Толпа затихла.
Шарп отступил с той же быстротой, с какой атаковал. Испанец рычал. Он недооценил англичанина, даже позволил ему пожить, чтобы развлечь толпу, но теперь El Matarife намеревался убить Шарпа. Он отступил, сжимая цепь, и начал снова пытаться вывести Шарпа из равновесия, дергая серебряную цепь с невероятной силой, но на сей раз Шарп держался твердо, позволяя тащиться себя вперед, и Палач должен был отступать и отступать, пока не оказался на краю ринга и отступать было некуда, а Шарп смеялся над ним.
— Ты предатель, испанец, и твоя мать блядовала со свиньями.
El Matarife заревел и прыгнул вперед. Нож, поднятый высоко, блеснул перед глазами Шарпа, а потом вдруг опустился и ударил снизу вверх.