Машина проехала площадь Дзержинского, или, как ее все называли по старой памяти, Лубянку, мимо здания, где предположительно работал этот олух — и в нем не было ничего особенного, огромная железобетонная коробка в девять этажей, цвета головки сыра. Но девушка его не видела. Она видела Курскую дугу. Горящих людей, горящие танки, поле, усеянное обломками, библейское в своих размерах, повсюду смерть во всех ее видах.
На Курской дуге она поступила неправильно. Однако ей до сих пор казалось, что все же правильно, как ни старалась она убедить себя в обратном.
Все дело в Курской дуге?
— Понимаешь, я говорю об этом, — не унимался идиот, — потому что считаю, что у тебя именно такая особенная красота. Твои глаза, пусть и большие, глубокие и сосредоточенные, полны тайны. Они не раскрывают свои мысли, но говорят о тщательном раздумье, серьезных целях, отсутствии глупостей. И весь твой послужной список говорит о том, что ты избегаешь глупостей. Сержант Петрова — женщина неглупая.
Еще километр вдоль красной кирпичной стены — и лимузин, прокатившись по брусчатке Красной площади, свернул налево, чтобы въехать в Кремль. Хотя война Москву почти не потревожила, через каждые сто метров по периметру просторной площади стояли, задрав длинные стволы в небо, зенитные орудия в окружении мешков с песком, а высоко над головой плавала на тысячеметровых тросах целая флотилия аэростатов, отбрасывающих на землю колеблющиеся тени. На стенах зданий висели громадные транспаранты с портретами героев Родины, заслоняя собой архитектуру, как бы подчеркивая, что они важнее любых строений. Доминировало мудрое и милостивое лицо товарища Сталина, с усами размером с танк и глазами размером с тяжелый бомбардировщик. Поскольку этот человек убил Милиного отца, его портрет не произвел на нее впечатление.
Время от времени со скоростью пятисот километров в час в небе с воем проносились истребители Як-3, вероятно, выполняя какое-то учебное задание, поскольку война уже ушла далеко на запад. Самолеты напоминали Миле о том единственном мужчине, чье лицо выражало не похоть, а только доброту — о ее муже Дмитрии, сгоревшем в подбитом самолете где-то в Белоруссии.
Мила заморгала, прогоняя слезы. Она до сих пор не могла спокойно думать о Дмитрии. А также о папе и маме, и о братьях, Григории и Павле. И о Курской дуге.
Машина остановилась перед подъездом, который охраняли не только зенитные расчеты, но и четыре солдата в гимнастерках, увешанных медалями. В руках они держали автоматы, с непринужденностью, свидетельствующей о большом опыте.
— Итак, дорогая, все это я говорил тебе вот к чему. Если захочешь, я кое-кому позвоню, замолвлю о тебе словечко, договорюсь о встрече с нужными людьми. Война продлится, самое большее, до сорок шестого года, а с твоим послужным списком — смею предположить, у остальных девчонок, добившихся таких же результатов, не лица, а лошадиные морды! — и надлежащей подготовкой тебя ждет красивое будущее, с разъездами и роскошью, такое будущее, о котором не смеет мечтать советская женщина, и оно станет доступным с моей помощью, тебе нужно только…
— Я снайпер, — перебила его Мила. — Я работаю в одиночку.
Глава 03
Москва
Наши дни
Это был тот самый город, каким Свэггер запомнил его по предыдущему приезду пару лет назад: капитализм, пыль, четкий пульсирующий ритм, повсюду строительство, «Мерседесы» и «БМВ» там, где строительства нет, в небо упираются новые высотные здания, люди куда-то спешат. Он остановился в «Метрополе», потому что знал эту гостиницу и у него там был свой номер рядом с отреставрированным обеденным залом, украшенным позолотой, и ажурной решеткой шахты лифта.
Приняв душ, немного вздремнув и снова приняв душ, Свэггер наконец встретился с Рейли в ресторане, специализирующемся на мясе: там подавали мясные закуски, мясные первые блюда, мясные вторые блюда и — нет, на десерт было не мясо, а вишневый торт, ярко-красный заварной крем на котором напоминал сверкающий протеин.
Рейли тоже не изменилась. Умная, едкая и веселая, она внимательно слушала, что ей говорили, и обдумывала ответ, не испытывая потребности заполнить воздух каким-либо шумом. Когда же она наконец отвечала, это неизменно оказывалось именно то, что надо. У нее были пытливые голубые глаза, которые требовали искреннего признания и находили тайное удовольствие во всех сиюминутных глупостях. Рейли видела насквозь всё и вся.
Зная себя, Свэггер не стал разбавлять ужин выпивкой, и, поболтав ради приличия о детях и будущем, пошутив о политике, газетах и безумии северных корейцев, они перешли к делу.