Он велел кучеру остановить карету у одной из аллей, ведущих в глубь леса, вышел и глубоко вдохнул пахнущий листвой воздух. Несмотря на то что город был совсем близко, здесь его дыхание ощущалось меньше, чем на улице Вожирар, и сейчас это казалось виконту даже приятным. Он медленно пошел по дорожке, наслаждаясь прекрасной летней погодой. Природа в небольших дозах все же способна доставлять приятные минуты.
Узкая дорожка вилась среди небрежно подстриженных кустов, за которыми вставали клены, сосны и вязы; иногда встречались тутовые деревья Генриха Наваррского – конечно, не те самые, а их потомки[6]. Цвели какие-то желтые цветы, названий которых виконт не знал; он разбирался только в розах, да и то благодаря Видоку. На аллеях, проложенных не так давно, менее сорока лет назад, встречались прогуливающиеся парижане; публики тут хватало всякой, а потому виконт вел себя осторожно. Впрочем, лес был огромен, оброс не только кустами, но и легендами. Неторопливо шагая по дорожке, Сезар припомнил одну. Рассказывают, король Филипп Красивый был большим любителем романсов и вызвал к себе из провинции лучшего трубадура Арнольда Кателана. Трубадур вез с собой ларец с подарками. Чтобы оградить его от нападения разбойников, король выслал капитана своей гвардии. Филипп особенно подчеркнул ответственность миссии капитана, потому что тот будет охранять нечто ценное. Но капитан сделал свои выводы из приказа и, вместо того чтобы защищать бедного трубадура, убил его, полагая, что ларец содержит золото. Увы, там были только любимые королевские духи. Злодеяние осталось бы нераскрытым, если бы капитан не решил воспользоваться добычей. Король немедленно узнал запах. На следствии капитан сознался в убийстве и был сожжен заживо. В назидание и память об этом злодеянии в Булонском лесу был воздвигнут монумент – каменная пирамида. Видимо, как символ иерархии и порядка, который никому не позволено нарушать…
Эта история припомнилась Сезару не зря, ибо речь в ней шла о вещах, волнующих его нынче: предательстве, убийстве и сожжении. Вряд ли стоит рассчитывать на глупость Поджигателя и на то, что он надушится любимыми духами Фредерика де Надо. Сезар посмеялся над этим и свернул мимо группки тихо погибающих дубов к Нижнему озеру.
Озер в Булонском лесу было два – Верхнее и, соответственно, Нижнее. Оба – для любителей созерцать водную гладь, а желающие могли еще и прокатиться на лодочке. Сейчас тут было оживленно, хотя по понедельникам обычно приходило меньше людей, чем в середине недели. Несколько лодок скользили по озеру, гладкому, как клинок. Сезар же издалека увидел группу, расположившуюся под сенью высоких сосен, и направился туда. Пикник, насколько он мог видеть, проходил с удобствами: под деревьями были расставлены стулья и столы, на которых сервировали легкую закуску. Среди приглашенных бесшумно скользили вышколенные слуги, которых, казалось, совсем не волновало то, что напитки и еду они должны разносить в лесу, а не в обеденном зале.
Это было совсем не то общество, что Сезар привык видеть в салоне мадам де Жерве; Люсиль старалась привечать в первую очередь людей интересных, а для остальных доступ в ее дом был закрыт. Поэтому можно было расслабиться в тамошнем обществе. Здесь же… Высший свет Парижа во всей красе. Холодный, ослепительно голубой свет – таким бы он был, если бы буквально являлся светом.
Тут встречались и дамы из свиты императрицы Евгении, и пара советников его величества, парламентарии и светские львы; всем им, не покинувшим столицу ради жизни в провинциальном имении, не чужды были человеческие радости. Устроителем встречи являлся Бертран Альбер Бодуан, маркиз де Ларивьер, известный любитель азартных игр, скачек и охоты. Он был еще молод, сказочно богат и по прихоти судьбы лишен близких родственников, что делало его одним из самых завидных женихов Франции. Однако сердце маркиза по-прежнему оставалось свободно, и он никуда не торопился. Большинство его родственников погибло во время Великой революции, а остальных жизнь доконала различными, подчас весьма любопытными способами. Кто-то кого-то прирезал, насколько помнил Сезар, как раз из-за этого маркизова наследства. Но сам Ларивьер никого не резал, так как являлся от природы человеком незлым, однако ужасающе воспитанным. Он полагал, что право рождения – это все, а потому его высокомерие достигало иногда анекдотических высот.
Увидеть виконта, который получал приглашения только потому, что был весьма знатен, а следовательно, не уведомить его о приеме значило оскорбить, – маркиз никак не ожидал. Дело в том, что Сезар увлекался светской жизнью только от скуки чрезвычайной, предпочитая салон мадам де Жерве, и все об этом знали, и все к этому привыкли.