— Я покажу этим суконным душам, как идти в измену державе и опричнине! — кричал Иван Грозный.
Всё услышанное от сына было противно духу Алексея Басманова. Он не поверил, чтобы прожжённые новгородские мужи так бездумно попали в мышеловку. И знал Алексей, что, если допросить известного ему татя Петьку Волынца с пристрастием, он бы выложил иную, подноготную правду. Теперь же по воле этого поганца от жестокой руки самодержца пострадает невинный люд славного града. Оговорил Петька новгородцев, поди, за то, что они в какой раз его побили — пришёл к выводу Басманов. И душа у него не жаждала, не рвалась в опальный Новгород на бессудную расправу с невинными. Но Ивану Грозному всего этого не скажешь. Да можно бы и сказать, ежели устал от жизни. Знал Алексей, что после такого выпада против Грозного смельчаку один путь — на тот свет. А новгородцам помощи ни на полушку не будет.
Знал Алексей и то, что, задумав какое-либо жестокое и неправедное дело, царь Иван всякий раз пытался во спасение души заручиться поддержкой церкви, благословением в лице самого митрополита всея Руси. И теперь, чтобы открыть истинную цель своего и Малюты Скуратова вояжа в Тверь, Басманову оставалось сделать два шага. Да нет, уже и этих шагов не надо делать. И Басманова пробил холодный пот, потому как он увидел себя на краю пропасти, и даже нога была занесена над бездной. И хотя он отказался и думать о том, зачем его послали в Тверь, истина обнажилась помимо его воли и была страшна. Для ужаса, какой охватил неробкого Алексея, было много причин. Как ему захотелось забыть о них, избавиться раз и навсегда, вырвать из памяти, из груди! Но, оставаясь воином, он понимал, что избавление от всего совершенного им и от того, что он ещё может совершить, придёт только с его смертью.
В рассветной дымке полусотня въехала в Кудрищево. Мучительные размышления Басманова прервались. Григория и Алексея встретил сельский тиун[10] Роман, которого загодя предупредил гонец Скуратова. Он привёл путников в тёплый просторный дом и со всей семьёй захлопотал вокруг них. Сыновей он отправил разводить на постой воинов полусотни. Басманова и Скуратова Роман ввёл в чистую горницу. Тиун был наслышан о главном опричнике царя Ивана и встретил его так, как не встретил бы отца родного. В горнице приезжих ждала обильная трапеза с баклагой хлебной водки. За долгую ночь, проведённую в пути, они проголодались. Да и сугрев был нужен. Потому и начали они трапезу, выпив по кубку русской водки. Хмельное сняло усталость, в груди разлился огонь, и Григорий Лукьянович счёл, что теперь самое время изложить Басманову царский приказ. И, не забывая о пище, о закусках, Малюта повёл разговор:
— Ты, Алексей Данилыч, не сетуй на меня, что сразу не выложил тебе на ладони царскую волю. Там, в слободе, ты бы батюшке в ноги пал, дабы не брать на плечи тяжкий крест, который выпало нести тебе и мне. А суть повеления Ивана Васильевича проста и человечна. Да и понятна каждому, кто любит батюшку-царя. Ты знаешь, Алёша, что ноне нет на Руси пастыря церкви. Сидит он в Отроч монастыре, упрямец. Уж как к нему был милостив государь, как лелеял своего духовного отца! До него же троих государь из церкви метлою вымел. И даже когда Филипп повёл встречь[11] ему, он всё ещё его по головке гладил. И вот тебе на, нет чтобы попросить у государя прощения за злобные наветы, за чернение имени истинного престолонаследника, он молча согласился укрыться в монастырской сидельнице. Какая неблагодарность... — Скуратову показалось, что Басманов не слышит его, сидит, угнув голову в стол, и он повысил голос: — Ты слушаешь меня, Алексей Данилыч? Я ведь с тобой говорю, а других тут не имеется.
— Слушаю, слушаю, Григорий Лукьяныч, — отозвался Басманов и потянулся к кубку. — Ты продолжай, а я ещё для сугрева...
— Так вот я и говорю, — твёрдо повёл речь Скуратов. — Отца церкви на Руси нет, а государю Ивану Васильевичу нужно пастырское благословение. Без него царь-государь не может судить мятежный Новгород за крамолу. Ты понял это?
— Понял, понял, Лукьяныч, — ответил Басманов, полосуя ножом кусок говядины.
10