— Перепродать, что ли, надумал? Тебе-то от моей души ни вару, ни товару.
— А ты не смейся. Вечно ты надо мной изгаляешься, — без обиды в голосе сказал Скуратов.
— Ну-ну, говори о своих каверзах.
— Вот сейчас я сниму с тебя путы и дам тебе волю. Сие есть милость царская. А как ты ею распорядишься, это уж не моё дело, а твоё. — И Малюта принялся развязывать за спиной Алексея сыромятные ремни.
— Дошло-таки до него моё моление! Да ты не тяни, не медли! Там и всего-то три узла, — торопил Басманов Скуратова.
Малюта снял с Алексея путы и предупредил:
— Стой и ни шагу вперёд, пока не скажу. Да помни: ты больше не опальный, ты только воин! Воин! И вон басурманы стоят, на которых тебе идти. И вот я сабельку дамасскую положу на мост. Она в подарок тебе от царя. А как уйду, там уж твоя воля. Делай всё, как разумение подскажет.
— Спасибо, Лукьяныч. И до тебя дошла моя молитва. Слава тебе, Господи. Был воином и умру им.
— Ну с Богом, Данилыч! — Скуратов отошёл от него на три шага, обнажил саблю и положил на мост. Сам быстро ушёл под защиту опричников, охранявших царя Ивана.
Алексей сжал кисти рук в кулаки, разжал и так повторил несколько раз. Почувствовал, как кровь потекла к ним. Сделал первый шаг к сабле.
В тот же миг к нему стали приближаться семь опричников с обнажёнными саблями. Алексей поспешил к оружию. И вот оно уже у него в руках. Эфес изукрашен алмазами, сталь воронёная — остра сабелька, перо на лету рассечёт. Хороша. И по руке могучему воину. Да глянул на семёрку опричников, и зябко стало. «Ой, не одолею», — мелькнуло у него. А присмотрелся к ним и заметил, что они боятся его. «Да одолею, одолею! Что-нибудь да и получится из этой забавы!» Шагнул навстречу опричникам и запел:
И-эх! Вознёс Алексей под небеса «И-эх!» и пошёл в сечу. Вспомнил он Нарву, крепостную стену и на ней против себя десять рыцарей, укрытых броней. А у него в руках только щит да меч. Да рядом побратим Глеб. Разметали они рыцарей! Разметали! И Алексей нанёс первый удар. И было в нём столько силы и ярости, что опричник, получивший удар, остался безоружным. А пока другой замахивался, Алексей вонзил ему саблю в подреберье. Да тут же ткнул в спину потерявшего оружие. Пятеро на одного — это уже полегче. И пошла пляска. Годы Алексею не помеха. Уже седьмой десяток, а он вёрток и резв, словно конь-трёхлеток. Кто-то уколол его в левую руку, а он ответил наотмашь разящим ударом. И вот уже только четверо против него.
На мосту все замерли. Царь Иван не усидел в кресле, поднялся, смотрит, как его бывший любимец дорогу в Царство Небесное прорубает. И даже порадовался: «Молодец, Данилыч! Молодец! Так их пёсье племя!»
Той минутой Алексей ещё один удар пропустил — полоснули бок. Да есть ещё силы, есть. И он в прыжке пронзил сердце обидчика. И только трое против него. Только трое! Что там за их спинами? Ах, если бы свобода! Но ещё трое против одного. И теперь настал их черёд. Рассвирепели, сплотились, пошли на Басманова стеной. А ему того и надо. Ложный выпад, прыжок вправо и удар в развороте в левый бок. Разящий удар — и стена развалилась. Теперь перед Басмановым только двое. И они пятятся. Он вновь запел:
Два молодых крепких опричника испугались. Они пятились, уходили от ударов. Царь Иван злился, негодовал. Искорки приязни к Басманову погасли. Он видел, что пятеро его воинов валяются убитые на мосту, он костерил Малюту за то, что тот не нашёл умелых бойцов: «Бес тебя попутал сосунков послать!» И тут же порадовался: «А ведь Данилыч-то жив! Он же мне и надобен такой!» Царь Иван повернулся к Фёдору Басманову, стоявшему за его спиной, и сказал твёрдо, чему не поперечишь:
— Иди, сынок, твой час настал.
Фёдор лишь поклонился. Ужом скользнул с помоста, пробрался за ним до места схватки и затаился за столбом, к которому был привязан отец. Потом, низко пригнувшись, стал со спины подкрадываться к нему, увлечённому победной схваткой. Вот уже осталась сажень, полсажени. В руке Фёдора блеснул кинжал. Алексей Басманов в этот миг почувствовал за спиной что-то неладное и повернулся к сыну. Но было уже поздно. Удар Фёдора под левую лопатку был смертелен. Алексей всё-таки увидел, что это был его сын, и, падая, прошептал:
— Да хранит тебя Бог, Федяша.