Ему удалось забыться, и он уснул.
В этот час к овину подошли молодые мужики и баба. Они откинули щеколду и открыли дверь. Да и застыли в страхе на пороге, тут же бросились бежать в деревню, до которой было больше версты. Там они вломились в избу старосты, и мужик выкрикнул:
— Батюшка Ефим, человек в нашем овине!
Гусятинский староста Ефим оказался человеком бывалым, спокойным и деловитым. Спросил:
— Живой?
— Не ведаем, — ответил мужик и почесал затылок.
— Я видела: ноги и руки у него сыромятиной спутаны, — отозвалась молодая баба.
— Экие недотёпы. Нет бы подойти, рассмотреть, что к чему, — проворчал староста и поспешил из избы.
Он распорядился запрячь лошадь в телегу. Прибежавшим к избе мужикам велел взять топоры, а бабам — вилы и повёл всех к овину. Шли все бойко, но в овин вошли с опаской, топоры и вилы наготове. Но, увидев спелёнутого ремнями человека, облегчённо вздохнули. «Ах ты, сердешный», — запричитали бабы. Фёдора положили на телегу как был — связанным. И лишь на дворе старосты с него сняли путы, и Ефим спросил:
— Чей ты, сынок? — Он смекнул, что страдалец не из простых людишек.
— Колычев я, сын Степанов, — ответил Фёдор.
— Ах ты, голубчик! Да как же ты, боярин, в беду попал? — засуетился староста. — Знаю твоего батюшку отменно.
Ефим велел занести Фёдора в избу, а увидев на голове запёкшуюся кровь, послал бойкую бабу за знахарем, прогнал мужиков и баб со двора и призадумался, потому как увидел явную помсту[14]. «Оно ещё беду накличешь на Гусятино, коль вольно в Старицы с барином явишься», — решил Ефим.
Деревня Гусятино принадлежала князю Андрею Старицкому, но Ефим не отважился его уведомлять-беспокоить, а послал старшего расторопного сына Ивана к самому боярину Колычеву, наказав ему:
— Пойдёшь в Старицы. В пути не мешкай, но будь там в полночь. Таясь, пройди к подворью Колычевых. Не забыл, где оно?
— Помню, батюшка.
— Зови самого боярина Степана, скажешь ему, что сынок Федяша в Гусятине у меня в избе.
Иван поклонился отцу.
— Всё исполню, батюшка, как велено. — Взял свитку, ещё ломоть хлеба, с тем и покинул Гусятино.
Отмахав до полуночи двадцать пять вёрст, Иван тайком прошёл по окраинной улочке до подворья Колычевых, у ворот подёргал ремень, что тянулся в людскую. Прибежал привратник.
— Кого тебе? — выглянув в оконце, спросил он.
— Боярина-батюшку Степана. С вестью к нему, — ответил Иван.
— А весть благая? — спросил с опаской привратник. — Сынок у него пропал.
— Благая, дядя. Отчиняй калитку, веди меня.
В доме Колычевых никто не спал. Боярин Степан, услышав от гусятинского Ивана хорошую весть, возликовал и на радостях наградил его пятью серебряными рублями.
— То батюшке твоему за радение. Теперь же бежим на конюшню и в путь. Как он там, сердешный?! — причитал боярин Степан.
Спустя несколько минут со двора Колычевых выехали два пароконных возка, тихо миновали улочки Стариц и через крепостные ворота, возле коих не было стражей, помчали по тракту в сторону Новгорода.
На другую ночь Фёдора привезли в Старицы всё с теми же предосторожностями. Он ещё маялся головной болью, и рана не поджила, потому три дня пролежал в постели. Когда стало полегче и память начала проясняться, он спросил отца и мать про княжну Ульяну. Но они отвечали коротко: дескать, не знаем, что с ней, — и при этом не смотрели сыну в глаза. Он догадался, что и с Ульяной случилась какая-то беда.
— Господи, да ведь она мне не чужая, скажите, что с ней?!
И вновь Фёдор услышал только горестные вздохи и краткие ответы.
А через день, когда Фёдор поднялся на ноги, его вместе с отцом позвали в палаты князя Андрея Старицкого. Шли отец с сыном к нему на поклон и гадали, чем их порадует-опечалит удельный князь? Может, сочувствие выразит по поводу случившегося? Однако про то, что произошло с Ульяной и Фёдором, в Старицах мало кто знал. Не хотели свои горести показывать ни Оболенские, ни Ростовские. Да и Колычевы молчали. Каждый из них посчитал, что ещё есть время всё вызнать до конца и свести счёты, ежели потребуется. Знали на Руси многие, что Колычевым палец в рот не клади и на хвост не наступай — зубы покажут. Силён и знатен был боярский род Колычевых. Стояли они вровень с другим московским родом бояр Кошкиных-Захарьиных-Романовых. Росла ветвь этих родов от боярина Андрея Кобылы с тринадцатого века. Бояре Колычевы немало сделали в пользу Московского государства, когда Москва поднималась над всеми удельными княжествами Руси. Потомки Андрея Кобылы — всё больше воеводы — имели многие земельные владения в Московской, Новгородской, Тверской и Рязанской землях. Были у них и по северу державы отчины-пятины. Начиная с Фёдора Колыча, внука Андрея Кобылы, они служили только московским князьям. Лишь Степан Колычев, после того как потерпел опалу от великого князя Василия, был вынужден сперва жить в Деревской пятине, а потом поселиться в Старицах. И потому Колычевы шли на вызов Андрея Старицкого полные достоинства. Горожане почтительно кланялись им.