«Ну погодите, будет вам!» — зло подумал Василий, проезжая мимо жидкой толпы по Тверской улице. А злости у великого князя на сей раз было много.
Доглядчики князя Ивана Шигоны не ждали, когда вернутся из похода государь и их господин. Они помчались им навстречу и застали на отдыхе в Троице-Сергиевом монастыре. «Верный холоп» князя Андрея Старицкого не побоялся разбудить князя Шигону, который вольно храпел в монастырской келье.
— Князь-батюшка, не вели казнить непутёвого боярского сына, но выслушай, — раболепно склонясь перед Шигоной, произнёс Сатин.
— В словесном блуде пропадёшь, несчастный холоп. Говори, с чем пришёл, и, ежели дельное принёс, быть моей милости тебе.
В келье было полутемно, горела лишь лампада перед образом Михаила-архангела. Шигона сел на лавку, на которой спал, был лохмат, страшен, аки леший. У Сатина ознобом обожгло спину: «А ну как не угожу?! Да один конец: этот не порешит, так князь Андрей голову снимет». И выдохнул:
— Великая княгиня Соломония-матушка в прелюбодейство впала.
— Брешешь! — рявкнул Шигона и, высоко вскинув ногу, пнул Судка в грудь.
Сатин отлетел на два аршина, упал, за грудь схватился, стеная, запричитал:
— О, лихо мне, лихо! Грудка моя слабенькая рассыпалась на косточки. За что ты меня так, князенька, я ведь правду принёс! — Тщедушный, с плоской грудью, с редкой козлиной бородёнкой и жалкими собачьими глазами, он часто маялся грудной болью. И было неведомо, в чём он носил своё подлое сердце и ещё более подлую душу.
Князь Шигона пожалел Сатина:
— Ну полно, полно! Ведь такое сказал, что и на себя руки наложил бы. Да я тебя серебром одарил бы за благую весть.
Судок покачивался, приходя в себя. Когда он вымогал у боярыни Евдокии подноготную о ночной гульбе Соломонии, то казался себе богатырём. Знал же, что Евдокия не пнёт его ногой. Теперь Судок подполз к Шигоне на коленях и торопливо зачастил:
— Всю ночь тешились в избе, что в дальнем конце сада стоит на княжеском подворье. И слышал я, как они стонали от вожделения в светёлке. Пол поднимался под крышу, где я пребывал.
Ревность и ненависть мутили сознание князя. Но он больше не бил Сатина. Шигона отвалился к стене, разорвал на груди исподнюю рубаху и хватал воздух, словно рыба на льду. Успокоившись, он расспросил Судка во всех подробностях о поведении Соломонии в Старицах и понял, что ежели услышанное донесёт до великого князя Василия, то обречёт Соломонию на самую жестокую расправу. Шигона страдал, раздваивался. Ему и жаль было княгиню, и в то же время он ненавидел её за то, что она всегда пренебрегала им. Он же готов был целовать ей ноги за самую малую ласку.
Но сильнее ненависти и любви вкоренилась в Шигону рабская покорность. Будучи князем, он оставался рабом своего господина. Сие пришло от предков, кои были рабами великого киевского князя Ярослава Мудрого. И потому, едва наступил рассвет, Шигона отправился в палаты игумена, где располагался Василий. И с тем же раболепием, как и Сатин, всё выложил великому князю. Да многое и от себя добавил.
Слушая Шигону, князь Василий темнел лицом, его хищный нос ещё больше заострился, круглые птичьи глаза сощурились, как у монгола. И весь он был похож на огромную плотоядную птицу, готовую упасть на жертву. Но Василий не излил своего гнева на дворецкого. Выслушав пространный донос Шигоны, он повелел:
— Седлай коней и — в путь!
В Кремле великий князь появился пополудни. Здесь его встретили как должно. На всём расстоянии от ворот до Красного крыльца палат плотной толпой стояли бояре, князья, дворяне, служилые дьяки, торговые люди. Там и тут возносилось над Соборной площадью: «Слава великому князю! Слава!»
На Красном крыльце дворца Василия встретила Соломония. Она показалась супругу жизнерадостной и красивей, чем прежде. У князя ёкнуло сердце: ведь любил же её и мог бы любить поныне, будь она чадородна. Поднявшись на крыльцо, он, однако, обнял Соломонию. И она прижалась к нему. Глаза её были чисты и непорочны. Василия ожгло: «Оговорили, тати!» Князь повернулся к площади, слегка поклонился народу, помахал рукою и ушёл с Соломонией во дворец. В сенях он сказал ей:
— Иди к себе, я скоро приду к тебе.
Ещё и вечер не наступил, свечи во дворце не зажгли, а князь Василий скинул дорожные одежды, смыл дорожную пыль в дворцовой бане и, забыв о вечерней трапезе, отправился на половину великой княгини. В пути он встретил Ивана Шигону. Тот стоял, раболепно склонив голову, предполагая, что великий князь идёт судить Соломонию. Ещё князь Василий встретил в прихожей перед опочивальней великой княгини Фёдора Колычева, но, не зная его в лицо, спросил: