Он нащупал одну из подушек, подтащил её под бёдра Алрины и перевернул её на живот. Теперь Кларед действительно накрывал её всем телом, глубже проникая в святая святых, и снова прильнул к её губам, осторожно повернув голову на бок. Вторая рука, оказавшаяся под туловищем девушки, продолжала мять оба соска её умопомрачительной груди, собрав их в одну жменю. Любимая так податливо растекалась под ним, а её влажное лоно так радостно встречало его, подрагивая и затягивая дальше вглубь, что сознание меркло от безумного восторга. И стоило большого труда не дать телу ускорить ритм, но продлить это блаженство хотелось не меньше.
И снова он увидел себя тонким, высоким и гибким, на этот раз в искусно расшитом камзоле, каких не найдётся в этом мире даже у князей, а в том это была всего лишь офицерская униформа. Он только что вернулся из далёкого плавания и всей душой стремился к своей любимой после слишком долгой разлуки, которая стёрла горечь вынужденного прощания. Он совсем забыл о том, что она отвергла его. Не потому, что не любила, а из своих дурацких убеждений и верности долгу. Он думал только о том, чтобы прижать её к себе и больше никогда не отпускать. И словно его воля стёрла все запреты, она бросилась навстречу, заключив его в объятии, которое, казалось, не под силу разомкнуть даже богам…
Алрина же, оказавшись со всех сторон окружённой возлюбленным, проникшим в самые сладкие места, совсем потерялась в пространстве и времени. Ей чудилось, что сердце стукнуло в рёбра, возвещая приближение любимого, и она, забыв об утренней молитве и о том, что прогнала его сама тогда, при последней встрече, спорхнула невесомым гибким зверем по храмовым ступенькам навстречу и, даже не задумываясь о том, что скажет мать-настоятельница, сжала его до боли в объятии, словно желая навсегда впечатать в себя…
Но вскоре эту картину смысл незаметно подкравшийся экстаз, который снова расплескал их восприятие по всем земным и небесным сферам, давая ощутить схожий восторг всех тварей и разумных, которые в тот момент тоже предавались любви.
А следующие несколько часов просто выпали из действительности. Похоже, они так и заснули, не разделившись. И лишь спустя какое-то время Алрина во сне задёргалась, пытаясь вдохнуть поглубже, и Кларед полубессознательно скатился на бок, привлекая её к себе за талию обеими руками. Даже во сне он не желал её отпускать, чтобы не случилось непоправимого…
В эти первые дни им было трудно оторваться друг от друга. Кларед постоянно находил какие-то новые позы, чтобы заняться с Алриной любовью.
Марлен тоже любил разнообразие, но у того всё выходило как-то механистично, от ума, словно он искал угол, под которым удобней строгать деревяшку, порой утомляя своими выкрутасами, тогда как девушке достаточно было, чтобы он попадал в определённую точку внутри. Чего с его чересчур утончённым, как и всё тело, детородным органом не всегда легко было добиться. Впрочем, там трудно было даже сказать, стремился он скорее побаловать её или «почесать свою дубинку».
Кларед же не просто каждый раз находил эту точку, словно кончик его прекрасной, как будто специально для неё созданной плоти, обладал каким-то особым чутьём — возлюбленный в то же время стремился обласкать и обнять её со всех сторон, даря ощущение защиты и размягчая так, что лоно каким-то непостижимым образом открывалось ещё глубже. И вот там, за последними вратами, было совсем уж невыносимо сладко.
Особенно её заставляли млеть позы, в которых он сжимал её потеснее, словно ребёнка в утробе или умудрялся воздействовать сразу и на лоно, и на губы, и на соски. Он быстро смекнул, что последнее место у неё особо чувствительно и ласково приминал их шершавыми пальцами так, что подпёртая «жезлом Кернуна» утроба дёргалась в ответ, как бы целуя его там, в глубине. Потом достаточно было пары сильных толчков, чтобы тело взорвалось приступом счастья. Но чаще он дотягивал, не шевелясь, пока её чрево само не зайдётся в конвульсиях, вызывая мгновенную разрядку и у него.
За такую близость не жалко и душу отдать…
Кларед же, в отличие от прежних упражнений в Красном доме, даже не думал о том, что делает. В него словно вселялся поэт, художник, который каждым штрихом, каждым жестом стремился доставить наслаждение любимой. Всё, что он раньше осваивал чисто технически, теперь стало просто кистью или пером в его руке, которыми он двигал, не задумываясь, чтобы щедрыми мазками запечатлеть свою любовь. Безумно чувственная и отзывчивая, такая близкая и родная женщина вдохновляла его снова и снова. Казалось, век бы не отрывался…