Он положил свою холодную жесткую руку на плечо Филиппы.
— Я бы хотел, чтобы ты была моя девочка, — сказал он, — ты могла бы быть ею — я только на два года моложе Джервэза. Я бы смотрел за тобой и выдал бы тебя замуж за мальчика твоих лет. А где Кардон, между прочим, а?
Филиппа покачала головой:
— Понятия не имею. Он написал мне ту единственную записку, которую я тебе показывала, в которой он отрекался от меня; с тех пор я его не видела и ничего о нем не слышала.
— Я бы хотел свернуть его жирную шею. А твоя сестра Фелисити, где она?
Филиппа взглянула вниз на свои руки.
— Когда она писала… после того, как узнала, — она сообщала, что Сэм был болен и что они возвращаются домой, как только он достаточно окрепнет для переезда. Она добавила, что, по ее мнению, я дура; что она скрыла все от Сэма, чтобы его не волновать, и что позже я смогу, если захочу, навестить ее! Но не теперь, потому что Сэм еще слишком болен, чтобы они могли принимать посетителей.
— Она всегда мало стоила, — сказал Разерскилн с суровым презрением.
Филиппа беспокойно задвигалась, проводя большим и указательным пальцами вверх и вниз по своему жемчугу.
— О Джим, кто же на свете захочет быть замешанным в некрасивую историю? Никто! И ты бы не захотел, но ты терпишь весь ужас огласки, стоишь за меня и показываешься со мной потому, что ты уж такой человек… Я полагаю, что природа создает некоторых мужчин совершенно бескорыстными — и ты один из них. Но я не стала бы тебя осуждать, если бы ты повернулся ко мне спиной. Тебе же надо подумать о Ките, и ты брат Джервэза.
— Лучшее, что Джервэз когда-либо сделал для меня, это — что он сделал меня твоим братом, — язвительно сказал Разерскилн. — Факт! Знаешь, что он упал с лошади вчера?
Даже если бы он убился, — мрачно сказала Филиппа, — это не спасло бы меня теперь. Ужасная огласка Теддиной смерти… и к тому же известие об этом потрясающем скандале… Мое дело было проиграно еще до его возбуждения в суде. Раз люди начинают бросать грязью в женщину, замужнюю женщину, то даже если все очистится, следы останутся навсегда! И ты знаешь это.
Разерскилн отрицал, что он это знает.
— Не надо настраиваться так мрачно, — сказал он в виде доброго поучения.
Они продолжали говорить, и разговор вертелся все о том же, не успокаивая и не обнадеживая.
— Тем, что я стою за Филь, я помогаю ей, знаете? — сказал потом Разерскилн Камилле.
Камилла посмотрела в его несколько холодные серые глаза сквозь слезы.
— Я не могу передать вам, Джим, — проговорила она с чувством, — каким хорошим я вас считаю! Я никогда не смогу вам это сказать!
Разерскилн вспыхнул, как мальчик; его глаза изменились, стали живыми и умоляющими.
Он вышел из дома Камиллы, покручивая коротенькие усы; ему надо было привести в порядок так много мыслей, а он не был из тех, у кого мозги работают с быстротой молнии.
Этому всему со смертью Бриджет минуло тринадцать лет. С тех пор он не думал ни об одной женщине с любовью.
Камилла не была второй Бидди — под луною не бывает двух таких; но Камилла была такая тихая… можно было представить себе, как приходишь к ней домой… а это много значит для мужчины.
Она бы создала семью.
Он перестал крутить ус и поднял палку кверху, чтобы позвать таксомотор. Возможно, что она и не думает о нем, а он был дурак, что отдался так своим мыслям… дурак!
Но на следующий день, не застав Филиппы, он пил чай вдвоем с Камиллой. Была ранняя весна; из гостиной Камиллы был виден сад, а за ним — Реджентс-парк. Нарциссы белели в траве, в комнате все вазы были наполнены ими, а также розовыми и голубыми гиацинтами; воздух был напоен сладким обещанием весны — факт, который Разерскилн комментировал словами:
— По этому признаку я надеваю свои «чеки».
— И они отлично выглядят, — согласилась Камилла, смеясь и думая, как элегантно, хотя и несколько старомодно, выглядел Джим в своем черном сюртуке, так хорошо сидящем на его худой фигуре, и широких брюках, которые он называл «чеками». На нем был также довольно старомодный воротничок, галстук в крапинках и шляпа на песочного цвета волосах, одетая неизменно на затылок.
— Джимми, — вдруг спросила она, — а разве вы не соскучились по деревне?
Он печально кивнул:
— Все это скоро кончится, и я поеду домой. — И они снова вернулись к процессу.
Камилла заняла свою позицию на другой день после смерти Тедди; она слышала яростное, горькое обвинение Джервэза и прошла к Филиппе, и Филиппа открыла перед ней свое сердце.
Камилла не могла забыть ужаса, который вызвало в ней заявление Джервэза, что он намерен привлечь умершего к делу о разводе, который он хотел начать против жены.
Ей показалось, что она падает в обморок; черная мгла застлала ей глаза, но мгла рассеялась, и она увидела сквозь нее мертвенно-бледное, изможденное лицо Джервэза.
— Вы не можете совершить такой ужасный, низкий поступок! — крикнула она. Это было несколько месяцев тому назад; она уехала из Фонтелона через два дня после заявления Джервэза, захватив Филиппу с собою.
Для нее он был сумасшедший, лунатик, жертва собственной ужасной иллюзии; но она никогда не допускала возможности такого процесса.
Интересы Филиппы защищали ее поверенные; глава адвокатской конторы, человек еще молодой для такого ответственного поста, но весьма опытный юрист, не скрыл от Камиллы всю серьезность положения Филиппы.
— Не забывайте показаний лорда Вильмота и миссис Ланчестер, — сказал он.
— Показания такой женщины! — протестовала Камилла.
Энгус Кэрд пожал плечами.
— Я опасаюсь за исход, — сказал он веско.
— Когда будет теперь суд, как вы думаете? — спросила Камилла Разерскилна в один весенний день.
— Через месяц, я полагаю.
В действительности процесс ускорили; он начался тотчас же после пасхальных каникул.
Разерскилн и Камилла явились в суд вместе с Филиппой. Разерскилн глядел прямо перед собой, словно совершенно незаинтересованное лицо; Камилла, бледная, с расширенными глазами, дрожала от справедливого негодования.
И Филиппа — тоже вся бледная, совсем еще дитя, если бы не выражение ее глаз.
Джервэз, все еще слегка хромавший, даже не взглянул на нее. Зато она смотрела на него, будто что-то, обдумывая. Неужели она когда-то действительно стояла у алтаря, слушая его уверения в любви и верности? Неужели она лежала в его объятиях, была его женой?.. Это казалось невероятным.
Разерскилн вскинул монокль и уставился на Джервэза, как будто он был выставлен напоказ.
«Он сошел с ума, — думал он. — Сумасшедший или чертовски дурной человек — это почти одно и то же!»
— Ты свободна, — сказал он Филиппе несколько часов позже, ласково поддерживая ее за локоть. — Конечно, пойдем.
Все было кончено: вкрадчивая, слезливая ложь Леоноры, грозное обвинение Джервэза… Защита была очень прямолинейна, но неубедительна ввиду показаний свидетелей. Филиппа была признана виновной стороной; поверенные согласились между собой назначить ей содержание в три тысячи фунтов в год.
— Какая щедрость! — говорили в публике, восхищаясь Джервэзом.
Дикки Ланчестер, ожидавший жену, чтобы отвезти ее домой, чуть не заплакал при виде Филиппы, одетой во все белое; фотографы прессы щелкали справа и слева; она, казалось, не замечала их, идя рядом с Разерскилном к автомобилю.
— Чертовски гнусный поступок, я нахожу! — говорил Ланчестер Леоноре. — Боже мой! Это ж бесчеловечно… он не человек, этот Вильмот.
— Это было все слишком ужасно, — промолвила Леонора и несколько искусственно всхлипнула.