— Отвечайте мне или, клянусь Богом, я заставлю вас говорить.
— Да, — прошептала Леонора.
Он освободил ее руку, пробормотав при этом что-то непонятное.
— А когда он был в комнате леди Вильмот, вы следили за ним. Ведь вы же признаете, что видели его входящим туда, а женщины вашего типа еще никогда не брезговали подслушиванием. Вы подсматривали за ним, пока он был там… Что там произошло?
Леонора злобно смотрела на него; она хотела, было, не отвечать, но заметила капельку крови на нижней губе Майльса, и это испугало и покорило ее.
Его голос звучал свирепо, угрожающе:
— Либо вы скажете мне всю правду, либо мы вместе с вами встретимся при вашем муже.
Она начала говорить медленно, запинаясь:
— Я… он… он стал на колени перед Филиппой, она плакала… и это все… Неожиданно появился Вильмот, и я убежала.
Майльс отошел от нее. Его лицо подергивалось. Он хотел что-то сказать, но повернулся и вышел из комнаты.
Леонора услышала, как хлопнула дверь: он ушел, слава Богу. И он не увидится с Диком… Он не такой, он этого не сделает; она уже совершенно не испытывала страха.
Она достала пуховку и слегка провела ею по лицу; затем подошла к телефону и позвонила Акселю Шецу.
В трубке послышался его вкрадчивый, с иностранным акцентом, голос:
— Хэлло!
— Аксель, это я!
И между ними начался разговор, полный игривого смеха. В его голосе чувствовалась теплота.
Леонора наконец повесила трубку.
Она считала, что англичане не умеют легко флиртовать, а иностранцы — просто прелесть!
И если бы Дик, в самом деле, поехал в Боливию, она бы прекрасно провела время.
Майльсу сказали, что лорда Вильмота нет в городе, и на вопрос, где он, сообщили, что он уехал в Фонтелон.
Майльс возвратился домой и сел возле Мегги, которая стала еще слабее, но была в полном сознании; она очень обрадовалась, увидя его, и все время держала его руку, пока не уснула.
Он спросил у сиделки, не опасно ли ему оставить ее до позднего вечера; та ответила, что, по ее мнению, это возможно.
Он поцеловал руку Мегги и тихо вышел, вызвал по телефону такси и поехал в Фонтелон.
Когда машина свернула на длинную аллею, Майльс почувствовал запах горящих листьев, и ему почудилось, что в этом едком аромате заключается настоящий дух английского осеннего вечера. Он наклонился вперед, чтобы разглядеть едва видневшийся дом, и ему пришла мысль, что Тедди видел его таким же, подъезжая к нему в тот зимний вечер почти год тому назад. Мысль, что Тедди мертв, казалась совершенно невероятной.
Эта мысль вертелась у него в голове, когда он встретился с Джервезом.
Они встречались и раньше в некоторых домах, но не знали друг друга достаточно близко.
Джервез увидел перед собой высокого молодого человека с очень решительным выражением глаз, а Майльс — человека с измученным лицом, какого, казалось, он никогда не встречал.
С минуту они в молчании глядели друг на друга. Потом Майльс сказал:
— Я приехал из Африки, чтобы видеть вас. Я получил это письмо четвертого числа прошлого месяца и уехал первым же пароходом. В январе я был в глубине страны, и моя почта затерялась.
Он вынул из кармана письмо Тедди, разгладил его и протянул Джервезу.
— Я приехал в Англию, чтобы привезти вам это.
Джервез молча взял письмо, надел очки, чтобы прочесть его; в то время, как он читал, Майльс наблюдал за ним и увидел, как на лице дрогнул мускул.
Апатия и тоска охватили его сердце. Он теперь вспомнил Джервеза: хороший был солдат! Его мысли бесцельно блуждали… Он подумал, что Тедди бывал в этой комнате, где сейчас сидел он… И, в конце концов, что бы он ни делал, Тедди не вернуть к жизни… С этой точки зрения все теперь было бесполезно.
Джервез заговорил: его слова вернули Майльса к горькой действительности.
— Я признаю, что это письмо доказывает, что ваш брат был влюблен в миссис Ланчестер, но я не знаю, какое отношение это известие имеет ко мне, капитан Мастерс!
— Я вам скажу, — коротко ответил Майльс. — Сегодня утром я видел миссис Ланчестер, она созналась, что дала ложные показания на суде. Мой брат шел на свидание к ней. Она следила за ним все время, пока он находился в комнате леди Вильмот, и она утверждает, что видела, как леди Вильмот плакала, а он старался ее утешить… Миссис Ланчестер наблюдала за ними все время, может быть, все те двадцать минут (как ей казалось), которые мой брат провел в комнате леди Вильмот.
Джервез поднялся и сказал с принуждением:
— Женщина, которая солжет в одном случае, солжет и в другом. Боюсь, что не могу согласиться с этим…
— Вы не только не можете, но и не хотите, — крикнул Майльс. Он также поднялся, и они очутились лицом к лицу. — Тедди любил вашу жену, — продолжал он сдавленным голосом, — но он думал жениться на этой женщине, к чему его обязывала честь. Его в такой же степени обязывала честь, как и нечто другое, не менее для него важное: его любовь к Филь… Я это утверждаю, потому что слишком хорошо его знал. То и другое вынуждало его вести эту игру в вашем доме. Я готов поклясться, что он был вынужден так поступить, и, если вы отказываетесь верить, то только потому, что вы не хотите этому верить — я в этом убежден. Поэтому, если вы не признаете, что он был в высшей степени порядочный человек и был невиновен, я намерен просить о пересмотре дела. Я обращусь в следующую инстанцию. Я что-нибудь предприму. Тедди не должен быть опозорен и оклеветан. Его честь — моя честь. Я готов бороться за это. Боже мой! Неужели, прочтя это письмо и услышав, что миссис Ланчестер призналась, вы осмелитесь смотреть мне в глаза и говорить, что вы продолжаете верить, что Тедди вероломно пользовался вашим гостеприимством? Вы не смеете, говорю вам, вы не смеете… Неужели вы думаете, что он лгал бы мне в этом письме о своей любви к Филиппе, если бы он бесчестно поступал в отношении нее? Писать мне в том же письме, что он вынужден жениться на миссис Ланчестер, когда она будет свободна? Он писал мне о Филь, чтобы объяснить все остальное, старался заставить меня поверить…
Краска сошла с его лица, он побледнел, когда увидел железную неумолимость Джервеза.
— Тедди умер, а вы живете, — продолжал он почти шепотом. — Он был очень молод. И он считал, что сердце его разбито, жизнь его кончена, потому что вы женились на Филиппе. Вы отняли у него все при жизни, а теперь отнимаете все после смерти! Так оно выходит! Ваше первое преступление против него было невольным, второе же вы совершили сознательно!
Он наклонился вперед, с бледным возбужденным лицом.
— Я обвиняю вас, — закончил он горячо, но тихо. — Я не верю, что вы все еще думаете, что ваша жена была вам неверна. Вы не могли, читая это письмо не почувствовать, что она была верна вам… О, если бы это письмо попало в мои руки раньше, я не допустил бы этого процесса. Я потребую пересмотра дела, чего бы мне это ни стоило. Пусть будет война между нами, это будет мое последнее усилие дать Тедди ответ. Ответ, который вы лишаете меня возможности дать ему мирным путем. Я думал, что мне удастся убедить вас… Мне это не удалось; тогда я буду говорить его мертвыми устами, бороться с вами его мертвыми руками. И если вы можете в этом упорствовать, если вы еще можете отказать ему в единственном, что ему еще принадлежит, — в его чести, — то вы бессердечны и бездушны, и я буду клеймить вас и докажу, кто вы такой…
Он остановился, измученный аргументами, сдерживаемый только своей оскорбленной гордостью и чувством обиды при мысли о жестокой несправедливости в отношении своего младшего брата.
Что-то в его посеревшем лице, в посадке головы напомнило Джервезу спокойные, юношеские черты Тедди.
— Вы могли угрожать женщине, могли втоптать ее в грязь, — снова начал Майльс, заикаясь от волнения, — но я ни перед чем не остановлюсь. Я привлеку вас к суду, я выставлю против вас эту Ланчестер… ее мужа… Клянусь, я опозорю ваше имя, как вы опозорили имя моего брата, его, который всегда шел прямым путем — и когда любил безрассудно, и когда вовсе не любил, готовый всегда расплачиваться за это! И вот его, человека благородного, вы забрасываете грязью даже в могиле!.. Его гроб вы пачкаете грязью своих мерзких измышлений!.. Вы…