Он вдруг оборвал свою речь и прижал руку ко рту. Даже если бы от этого зависела его жизнь, он не в силах был бы продолжать. Никогда до сих пор он не испытывал такого гнева, такой бурной, разрушительной ярости… И вдруг его гнев исчез; он почувствовал страшную слабость и ужаснулся самого себя.
С невероятным усилием он овладел собой, машинально сделал прощальный жест и вышел из комнаты, из этого дома, на прохладный воздух.
— Поезжайте обратно, — сказал он мрачно шоферу, — прямо в Лондон…
ГЛАВА IX
Тот, кто приходит при свете свечи,
Если должен был придти раньше,
Наталкивается на закрытую дверь
И должен уйти в темноту ночи.
Лизетта Вудворс
Камилла и Разерскилн сидели в кругу своей семьи, под кедровым деревом, на поляне, перед домом, который первый муж Камиллы выстроил для нее и который очень нравился Разерскилну.
Он не знал Рейкса, но в душе считал, что тот был благоразумным человеком, особенно в отношении создания здоровых условий для жизни. А Дорсет он считал прекрасной местностью.
Тим и Кит только что закончили трудную партию в теннис и подходили к столу, сравнивая преимущества чаепития и хорошего душа, и обсуждали, что раньше сделать.
Кит, верный своему возрасту, был за чай.
— Дайте мне целое море чаю, — сказал он, аппетитно уничтожая горячие пироги с земляничным вареньем.
Когда он съел все имевшееся на столе, он удовлетворенно вздохнул и выразил желание пойти поплавать.
— Что ты, милый, сейчас же после чаю? — с беспокойством сказала Камилла. — Это нехорошо для пищеварения.
— Это на меня не действует, — сказал весело Кит. — В крайнем случае меня немного вытошнит, этим дело и кончится!
Он ушел, шутя и споря с Тимом на тему о приличиях, вежливости и своем собственном пищеварении. А Разерскилн, затягиваясь сигарой и философствуя на самые разнообразные житейские темы, улыбнулся Камилле.
Она улыбнулась в ответ, слегка покраснела и взяла вязаный шарф, который является характерным для всех хороших и преданных помещичьих жен и который обыкновенно отмечает сезоны; начинают его вязать около Троицы и кончают к последнему дню охотничьего сезона.
Разерскилн глядел на нее, а мысли его приятно вертелись вокруг вопроса о дренаже.
Он был замечательно счастливый человек, который сознавал это; благодаря этому сознанию, он превратился в еще более доброе существо.
Он вдруг сказал:
— Какое удовольствие подумать, Камилла, что у нас впереди еще целых три прекрасных дня! Никакие гости не могут заменить радости мирного пребывания в кругу своей семьи!
Камилла собиралась ответить что-то очень приятное, в том же духе, но вдруг увидела, что лицо Разерскилна приняло напряженно «гостеприимное» выражение, которое так хорошо известно каждой жене.
Он пробормотал тихо, но достаточно ясно, чтобы она услышала:
— Господи боже мой, это Джервез! — Он поднялся и пошел к нему навстречу.
— Надеюсь, вы не откажете мне в ночлеге? — устало промолвил Джервез. — Я должен поговорить с Джимом кое о чем очень важном.
Камилла поздоровалась, стараясь подчеркнуть свое гостеприимство каждым жестом, каждым словом, и ушла в дом.
— Ты немного похудел, — заметил Разерскилн, испытующе. — Ты не болен?
И действительно Джервез выглядел ужасно.
«Совершенно раскис и развинтился после суда, — подумал Разерскилн и мысленно добавил: — Так ему и надо!»
— Я здоров.
— Ты по поводу учреждения майората? — благодушно начал Разерскилн.
— Нет.
— О-го!
Разерскилн задумался. Перед его глазами встали его обязанности хозяина, и он бросил осторожный взгляд на Джервеза… тот как будто не обнаруживал нетерпения… но все же!.. С геройским самопожертвованием он поднялся.
— Я хочу показать тебе свои новые конюшни…
Джервез кивнул головой. Минуя широкие лужайки, цветники и огороды, они вместе прошли в конюшни.
Разерскилн блаженствовал, поглаживая своего любимого коня, который положил голову ему на плечо. Худой коричневой рукой он ласкал его бархатистые ноздри, а другой искал у себя в кармане яблоко. Найдя, он протянул его коню и смотрел, как он, после некоторого раздумья, взял его, сморщив свои мягкие губы. Затем Разерскилн сказал спокойным и задушевным голосом:
— Выкладывай, что у тебя на душе. В чем дело? Что бы это ни было, оно не так страшно, как сперва кажется…
— Нет, оно хуже, — ответил мрачно Джервез и рассказал Разерскилну о посещении Майльса.
Разерскилн слушал молча; Руфус слегка заржал, тряхнул своей красивой головой и мягко фыркнул. Джервез продолжал говорить тихо, упавшим голосом, устремив печальные глаза на Разерскилна.
Когда он кончил, воцарилась тишина, которая нарушалась лишь голосами деревенской жизни: ржаньем лошади, веселым девичьим пением, скрипом телеги.
Разерскилн, наконец, сказал:
— Я всегда знал, что Филь правдива. Я говорил тебе.
Он снял с плеча голову Руфуса и, как бы прощаясь с ним, погладил его ноздри и повернулся к Джервезу:
— Не хочешь ли пойти к реке?
Они вышли в рощу, где пахло грибами и прелыми листьями.
На полдороге Разерскилн остановился.
— Хочешь знать мое мнение?
— Да.
— С самого начала у вас не было данных быть счастливыми. Неравный брак — вот что было скверно. Самое худшее, что может быть в неравном браке, это — неравенство в возрасте. Все другие неравенства можно сгладить: воспитание, вкусы, национальность, но только не возраст. Именно это всегда тебя угнетало. Возраст был причиной твоей ревности и ее беззаботности. И если бы у вас были дети… потом… через год, через пять лет… все равно разразилась бы какая-нибудь катастрофа. Этот юноша был очень порядочный, и я никогда не верил, что Мастерс был виновен перед тобой. Филь и он не были такими, они бы считали измену в браке не только ошибкой, но и мерзостью… Ведь многих же молодых людей толкает к этому не страсть, а прихоть… а также какое-то глупое желание показать себя. Они поступают, как дети, как школьники, а не как мужчины и женщины, как мы это понимаем. В наши дни могут совершаться большие дела, но не бывает больших романов. Я убежден, безусловно убежден, что у тебя не было никаких причин для развода. Я совершенно не сомневаюсь, что между Мастерсом и Филиппой были чистые и ясные отношения. Он любил ее, быть может, слишком сильно, но он был честен, а Филь была тебе верной женой, и Мастерс пал жертвой именно своей романтической любви, своей рыцарской честности. Большинство современных молодых людей — бездушные эгоисты. Филь и Мастерс не были такими — их, пожалуй, мог бы понять только кто-нибудь из их среды… И помоги, Господи, всякому из другой среды понять их…
Он перевел дух, а затем добавил, положив на минуту свою руку на руку Джервеза:
— Я боюсь, ничто из того, что я сказал, не поможет тебе; во всяком случае, я ничего не вижу такого, что ты мог бы сделать.
Джервез встретился с ним взглядом.
— О, нет, — сказал он спокойно, — кое-что я могу сделать. Одно я уже сделал — я написал Майльсу Мастерсу. Что же касается остального, я… Филиппа должна получить возможность вернуться, но быть моей женой только номинально. Потом она может решить, что делать дальше.
— Снова все это разворотить? — сказал Разерскилн, чувствуя при этом, как оборвалось его сердце, в чем он потом признался Камилле.
Джервез кивнул головой.
— Что я могу сделать, кроме этого?
Разерскилн откровенно признался:
— Ничего.
Он не видел никаких способов избежать неминуемой огласки, но ни он, ни Джервез не могли найти другого решения этого вопроса.