Ненавижу сердечки! И шоколад. И идиотские открытки. Оставьте меня в покое! И знаете, что хуже всего? «Барнс энд Нобл» устроили выставочные столы, едва не отучившие меня любить книжные магазины. Они были сплошь завалены разноцветными сердечками, которые на вкус, казалось, были как мел. Книжки карикатур из журнала «Нью-Йоркер», книга о сексуальной пище, ярко-красные авторучки, брелки в виде сердечек. Подарочные пакеты, розовые и блестящие, с розовыми пушистыми ручками. Ну все, настроение испорчено на два месяца вперед. Кажется, хуже вообще не бывает.
Разумеется, я ошибалась. Я еще не успела наткнуться на купоны любви. Слушайте, купоны предназначены для экономии, а с каких это пор мы начали экономить на любви? Я на вафли, мыло и туалетную бумагу-то не пользуюсь купонами со скидками, а на любовь я вдруг оторву купон? Предохраняться-то надо, но еще и экономить? Это уже перебор. Купоны заставляли меня думать не о непринужденных вечерах с пивом и поцелуями, а о попадании в рабство к стирке, мытью посуды и мышку мусора. Разве мы не должны делать друг для друга какие-то вещи без всяких купонов? Однако вот они лежат на мантической витрине «Барнс энд Нобл».
Нет, я не всегда была так настроена. Я уверена, что любила этот праздник классе в четвертом, когда нам давали раскрасить что-нибудь забавное. Наклеить кружева на открытки, дарить встречным конфеты. Валентинов день – не для взрослых. Это праздник детей и тинейджеров, рестораторов, флористов и продавцов дамского белья. А взрослые должны любить друг друга каждый день, а не по команде из журналов и открыток. Это слишком неискренне, а уж неискренности в моих романах и так хватало. Спасибо, больше не надо.
Итак, я была настроена мрачновато. Если хотите, очень мрачно. Не поймите неправильно: удачные покупки меня радуют. Я охотно пользуюсь сберегательными карточками; это как найти деньги на улице. Но вот купоны я не люблю. Купоны ловят вас, заманивают в магазин за покупками. Вы быстро становитесь не клиентом, а рабом – покупаете то, чего обычно не стали бы покупать, не устояв перед двухдолларовой скидкой. Вы возвращаетесь домой с ненужным вам товаром и засовываете шампунь «Флекс» под раковину, а увесистые пакеты с рисом – за упаковки с лапшой. Теперь у вас выше крыши мясного супа и окорок «Сара Ли», который в общем-то некуда деть. А когда срок аренды подходит к концу, и вы переезжаете на другую квартиру, вы с облегчением выкидываете весь этот мусор, спрятанный за чем-то и под чем-то. Купоны как раз к этому и ведут. А в сексе за что-то и под что-то можно забраться и без купонов, они тут ни к чему.
– Я рассчитываю, что вы изучите главы учебника самостоятельно – на занятиях мы их прорабатывать не будем. Надеюсь, вы уже прочитали первые три главы, как это рекомендовано программой. – На самом деле я превзошла задание преподавательницы и прочитала первые пять.
Наша группа собиралась по средам в шесть часов вечера в здании, напоминавшем стеклянный куб. Именно такое здание я всегда себе представляла, услышав слово «современный». Демонстрируя охраннику свое удостоверение и уверенно кивая, я ощущала себя важной особой. Стиснув ремешок и прижав к себе фотокамеру, я шла к своему классу по залам, увешанным фотографиями в рамках.
Прогулка по залам была самой замечательной частью прибытия на занятия. Я читала надписи на небольших белых прямоугольниках возле каждой работы, чтобы узнать, какие названия давали студенты своим фотоснимкам. Зернистые черно-белые фототипные оттиски спящих людей: «Парадоксальный сон». Залитая светом, пустая незастланная постель: «Бессонница». Нога, высовывающаяся из-под краешка простыни: «Воскресенье». Каждый снимок повествовал о чем-то. Интересно, какой окажется моя история, и сколько слов мне понадобится, чтобы ее рассказать?
Попадая в современное здание, где встречались творческие умы и умелые руки, я воодушевлялась. Я становилась более собранной, чистой, вдохновенной. «Я добьюсь успехов», – думала я, усаживаясь на свое место.
Моего профессора, канадку лет сорока с небольшим, которая вместо «батареи» выговаривала «батт-реи», звали Кимберли. Ее голос меня завораживал. Его тон был ровным и бархатистым, как мазок камамбера на широком и плоском ноже.
– Да, у меня вопрос насчет одного места из учебника, – неуверенно заговорил лысеющий мужчина с хвостиком, похожий на бармена заведения «Кабаны и телки», куда ходят грузчики. Преподавательница подняла брови и кивнула одним подбородком в его сторону, приглашая продолжить. – Что, правда можно делать фокусировку вручную, если камера работает в режиме автоматического программирования?
– Да, конечно, – откликнулась она. Ее глаза напоминали большие блестящие фасолины. – Одно с другим не связано. Программирование зеркалки при работе с одним объективом – это когда вы просите ее вести себя как «мыльница». Думать тут не надо и не надо ее настраивать или учитывать величину диафрагмы или выдержки. Нужно установить то, чему стоит отдать приоритет – диафрагме или выдержке, или перевести эту часть программы на ручной контроль. Но фокусировка и экспонирование при этом не связаны. Фокусировку можно делать либо вручную, либо автоматически. Кто может мне сказать, в какой ситуации лучше перейти на ручной режим работы? – Теперь она уже встала за мной.
Пахло от нее так, как, по-моему, должен пахнуть кардамон. Студенты осторожно переглядывались. Я неуверенно подняла руку; я еще не знала, что скажу, ответ только складывался у меня в голове:
– Ну, иногда вы сами не знаете, какая вам нужна фокусировка, пока не осмотритесь.
– Очень хорошо. Есть и еще одна причина, по которой ручной режим предпочтительнее. Обычно наши фотокамеры настроены на яркий свет. Фокусировка в темноте затруднена. – Мне почему-то показалось, что она говорит о моей жизни. – Еще какие-нибудь вопросы, прежде чем я перейду к демонстрации слайдов?
Она восприняла наше молчание как знак того, что вопросов нет, и включила проектор со своими снимками путешествий. Перед нами сменялись картины племенной жизни, серый пепел на коже, раскраска, перья, огонь. И ни слова о том, на что следует обратить внимание. Она просто меняла слайды – сначала медленно и размеренно, а потом с такой лихорадочной быстротой, что мои глаза толком не понимали, в какой сюжет это все складывается. Мальчик на диване, в трусах и майке, с задранными ногами. Рисунок на стене пещеры. Лыжная шапочка с зашитым отверстием. Золотая рыбка, сжатая двумя пальцами. Мой мозг пытался заполнить пропуски. Вьетнамские шляпы с широкими полями, крупный кадр с рукой женщины, держащей петуха, розовый отсвет на обветренной коже. Это было именно то, чем мне хотелось бы заняться: исследовать, побывать там, где она была. Запечатлевать жесты, пробуждать эмоции.
– Обряды инициации, – пояснила она, когда перед нами появился пустой темный кадр. – Они присутствуют в любой культуре, не важно, в чем они заключаются: нужно ли вам проглотить живую рыбку во время учебы в колледже или выпить жирную кровь вашего отца. – Ох, она что, правда только что помянула жирную кровь, а я сижу, развесив уши? – Мы все более или менее отчетливо помним собственные обряды посвящения.
Когда у моей лучшей школьной подруги началась первая менструация, мать дала ей пощечину. Такова была их семейная традиция. В моем доме подобных традиций не имелось. Когда это случилось со мной, я разревелась. А потом мама вручила мне прокладку и после того, как я, покраснев от смущения, долго ее упрашивала – пообещала не говорить ничего отцу. Настоящие женщины так себя не ведут.