Но ещё меньше меня привлекала возможность ловить на себе влюблённые взгляды наивной десятилетней девочки, наслушавшейся романтичных историй. Потому я отбросил идею читать для Каховской очередные «Алые паруса». И воспользовался шансом перенести наши с ней рандеву под присмотр её родителей. Да и публичные чтения мне поднадоели. Я с удовольствием заменил бы их (пусть и частично) на тренерскую работу. Прекрасно помнил все те борцовские премудрости, которыми пичкал мой мозг тренер Верховцев. Какие-то из его идей я после доработал, некоторые идеи Петровича признал тупиковыми. Решил, что подготовка Каховской к зимним соревнованиям станет для меня неплохим развлечением.
Нам повезло дважды: Елизавета Павловна сегодня задержалась на работе, а Зоин папа в отсутствии жены преспокойно курил на кухне (он всполошился, услышав шум приоткрывшейся двери; но успокоился, заметив нас). «Дядю Юру» удивило наше появление (это я понял по его взгляду). Но он не кинулся к нам с расспросами — вернулся в кухню, вновь зашуршал газетой. Мы не сразу вывалили на Зоиного родителя нашу идею переоборудовать его гостиную в спортивный зал. Сперва сдвинули мебель (не поднимая шум) и постелили на пол около гостиного гарнитура стопку одеял. И лишь потом Юрий Фёдорович Каховский выслушал просьбу Зои, уже переодетой в спортивные трусы и кимоно.
Но ответил он не дочери — посмотрел на меня. Смерил меня взглядом, хмыкнул. Мне почудилось, что я стоял перед Каховским не в кимоно, а в клоунском костюме. Но я выдержал строгий взгляд Зоиного родителя, сохранил покерфейс. И не ответил майору советской милиции: «Сам дурак». Хотя ухмылка Каховского мне не понравилась (с подобной посматривали на своих жертв маньяки — персонажи голливудских фильмов девяностых годов). «Дядя Юра» скрестил на груди руки, расспросил свою дочь, чем именно (и с какой целью) мы собрались заниматься на куче одеял. Слушал Зоины пояснения, не сводил с меня глаз. И всё же поддался на уговоры дочери: дал нам своё родительское благословление на домашние тренировки.
— Ни за что не поверил бы раньше, — сказал Каховский, — что позволю мужику валять по полу мою дочь.
— Не бойся, папа, — сказала Зоя. — Миша не сделает мне больно.
«Дядя Юра» вздохнул и покачал головой.
— Смотри мне, зятёк… — пригрозил он. — Без глупостей. Я уважаю спортсменов. И ценю желание дочери добиться хорошего результата на первых же соревнованиях. А вот твои мотивы кажутся мне подозрительными. Лизке я, конечно, в этом не признаюсь… Помни о ремне. Не думал, что скажу такое десятилетнему мальцу; но тебе скажу. Мне пока рано становиться дедом. Понимаешь меня? Да и моя жена ещё не похожа на «бабку». Так что если ты там что-то задумал… забудь. Усёк?
— Усёк, — сказал я.
— Я понаблюдаю за вашими… тренировками, — пообещал Каховский.
Он хлопнул ладонью по карману на штанах (искал сигареты?).
— И кстати, зятёк… — сказал Юрий Фёдорович.
Каховский замолчал, взглянул на дочь.
Попросил Зою принести пачку сигарет.
— Твоя наводка на брачного афериста помогла, — сказал «дядя Юра», когда девочка без споров метнулась в кухню. — Ленинградские коллеги уже связались с нами — выяснили подробности его похождений в Великозаводске. Мне похвастались, что любимец женщин активно сотрудничает со следствием. И сообщил немало интересного о своих… бывших подружках. Его рассказами, говорят, заинтересовались товарищи из Отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности.
Он хмыкнул и продолжил:
— А вот о том, что происходит в Белоруссии, мне пока особенно нечего тебе рассказать. Знаю лишь, что… Как фамилия этого витебского душегуба?
— Михасевич, Геннадий Модестович, — подсказал я.
— Задержали этого Модестовича, — сказал Каховский. — Я только вчера об этом узнал. Его дело взяли на контроль в Москве. Вот и всё, что я знаю. Уже, признаться, сомневался, что моим наводкам дали ход. Но теперь уверен: что-то на этого Михасевича уже нарыли. Потому что мне намекнули: в Белорусской ССР вот-вот полетят с плеч головы и погоны. Но подробностей не знаю. Да и сомневаюсь, что мне расскажут… эти подробности. Так что ты, зятёк, хорошенько поройся в памяти. Жду от тебя новые истории.
Он указал на меня пальцем.
— Но желательно о наших, о Великозаводских событиях, — сказал Юрий Фёдорович.
— Будут у меня для вас истории, дядя Юра, — пообещал я. — Но не сейчас — чуть позже.
В четверг двадцатого сентября я и Зоя Каховская пропустили тренировку в «Ленинском», потому что отмечали Надин день рождения.
Ещё в понедельник я уговорил Надежду Сергеевну праздновать её день рождения в воскресенье (изначально та планировала отмечать его в субботу) — пустил в ход всё своё красноречие, когда убедился, что Надя пригласит на празднование Виктора Егоровича Солнцева. Посчитал, что полдня и вечер, проведённые в обществе Надиных подруг, станут для папы великолепным алиби. Ведь уже не юные женщины глаз не спустят с пока ещё официально холостого школьного учителя. И в один голос заявят следователям (если понадобится), что двадцать третьего сентября с полудня и до полуночи отец не отлучался из квартиры Надежды Сергеевны Ивановой ни на минуту (а значит, это не он убил девятиклассницу Оксану Локтеву).
Перенос празднования с субботы на воскресенье я мотивировал тем, что лишь в этот день обеспечу в Надиной квартире «взрослую» обстановку. Пообещал перенести «публичные чтения» в другое место. Заявил, что в воскресенье уведу свой отряд в гости к Павлику Солнцеву («сделать это в субботу никак не получится!»). Позволю взрослым гулять «по-взрослому». На что Надя тут же возразила. Она сказала, что не желает отмечать свой день рождения без меня. Но я пояснил, что в воскресенье будет не «отмечание» — простая вечеринка. Поздравлю я «маму» в четверг. А потом скривил губы и объявил: «Не люблю смотреть на пьяных женщин». Раскрасневшаяся от смущения Надежда Сергеевна заверила, что «пить никто не будет», и что она сама — «совсем чуть-чуть…»
Но согласилась на моё предложение. И в четверг мы отметили Надино тридцатилетие в «узком семейном кругу» — вшестером. Надю я усадил во главе стола. По правую руку от неё примостились Вовчик и Зоя; по левую — отец и сын Солнцевы (сегодняшнее празднование не отменило для Виктора Егоровича приглашение на воскресное мероприятие). Я же уселся напротив Мишиной мамы; смотрел на неё сквозь подаренный Солнцевыми большущий букет гвоздик (прочие цветы остались в вазе на гостином гарнитуре); говорил тосты — поднимал над столом стакан с лимонадом. Вовчик своей болтовнёй создавал непрерывный шумовой фон (будто радиоприёмник). Зоя и Павлик всё больше молчали. А Виктор Егорович щедро и безостановочно отсыпал имениннице комплименты.
В воскресное утро (то самое: памятное ещё по прошлой жизни) двадцать третьего сентября тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года я проснулся в плохом настроении: со вчерашнего вечера меня одолевало тревожное предчувствие…
Глава 16
В воскресенье, рано утром, я проснулся до сигнала будильника. И около получаса лежал на кровати без сна; смотрел на серый потолок, следил за сновавшими по белой поверхности солнечными зайчиками. Перебирал в уме последовательность событий сегодняшнего дня — тех, что остались в моей памяти, но пока не случились. Локтеву убили (тогда) в промежутке от четырёх до пяти часов (после полудня), но точно — не раньше трёх. Труп обнаружила мать убитой — приехала с работы едва ли не с другого конца города, переступила порог своей квартиры примерно в шесть часов вечера. Мы с отцом приступили к сборке пластмассового броненосца после обеда, когда (по моим подсчётам) Локтева ещё не умерла.