Надя кивнула — обречённо, будто выслушала приговор.
— Мишутка, я не говорила тебе: не знала, как тебе об этом сказать…
Надежда Сергеевна дёрнула поникшими плечами.
— Он сказал, что таких… с такой болезнью, как у тебя, у него в роду никогда не было, — сообщила она. — Сказал, что я… что я тебя «нагуляла». Подал на меня в суд.
Надя смотрела поверх моей головы — будто о чём-то вспоминала.
— А я ведь никогда!.. Честное слово! Мне ведь не нужны были другие!..
Мне показалось, что Мишина мама говорила не со мной.
Надя обняла себя руками.
В её глазах блеснули слёзы.
— А я подумала: если мы ему не нужны, — сказала Надежда Сергеевна, — то и он нам не нужен. Лучше у тебя не будет никакого отца, чем… такой.
Она усмехнулась — невесело. Заглянула мне в глаза.
— Он — твой отец, Мишутка, — произнесла она. — Не сомневайся в этом. Что бы тебе ни говорили… что бы он тебе ни говорил — верь мне… пожалуйста.
Надя шмыгнула носом (привычка Вовчика добралась и до неё).
— Тогда, на суде, я сказала другое: обиделась, рассердилась, проявила гордыню. Глупая малолетняя дура! Не знаю, простишь ли ты меня за это, сынок.
Надежда Сергеевна всхлипнула.
Я выбрался из кресла, обнял Мишину маму за плечи.
— Ты правильно тогда поступила, мамочка, — прошептал я ей на ухо. — Он мне не отец. И никогда им не был — так… обыкновенный донор. Ты ошиблась не на суде, а когда полюбила того урода. Любовь зла — полюбишь и козла. Важно только от того козла вовремя избавиться.
Пальцем вытер с Надиной щеки слезу.
— За Солнцева-то замуж выйдешь? — спросил я.
Надежда Сергеевна неуверенно кивнула.
— Выйду, — сказала она.
— Вот и замечательно. Он будет тебе нормальным мужем. Не таким, как тот… залётный товарищ.
Я погладил Надю Иванову по влажной щеке.
— Ты… правда так думаешь? — спросила Мишина мама.
— Правда, — сказал я. — Немедленно прекрати плакать. Идём лучше пить чай. Как тебе такое предложение? Сегодня можно и наплевать на диету — в честь праздника. Тем более что замуж мы тебя уже почти выдали — до свадьбы не успеешь поправиться. Надеюсь только, что вы с па… с Виктором Егоровичем не слопали без меня весь торт.
Утром на углу дома меня дожидался весь мой пионерско-октябрятский отряд. На груди у мальчиков блестели значки, на шее у Каховской алела косынка. Вовчик и Павлик Солнцев спорили (говорил в основном рыжий), а Зоя Каховская с видимым интересом прислушивалась к разговору мальчишек. На улице похолодало — я впервые (за сентябрьский отрезок учёбы) порадовался, что от нас требовали являться на уроки в полном наборе школьной формы: сегодня куртка пришлась кстати. Я поправил на плече лямку сумки, зажмурился от ярких бликов на оконных стёклах, посмотрел на бурно жестикулировавшего Вовчика и на его хмурого оппонента. Подобные сцены я наблюдал не впервые — видел их по утрам часто.
Благодаря истории о Гарри Поттере (превратившейся с моей подачи в едва ли не бесконечную) Павлик Солнцев влился в ряды любителей чтения. Со своим приятелем Валерой Кругликовым он ходил на тренировки — в школу по утрам он направлялся вместе с нами (Кругликов учился в восьмой школе). Я невольно вспомнил, как когда-то в этот же день я шёл на уроки (тогда — в гордом одиночестве). То был последний относительно спокойный день моей учёбы в ставшей когда-то ненавистной для меня семнадцатой школе (потому что школьники и учителя тогда ещё не шептались о том, что мой отец убил Оксану Локтеву). А уже со вторника двадцать пятого сентября моё пребывание там походило на сплошной кошмар.
Громко захлопнулась за моей спиной дверь подъезда. Она будто подала сигнал о моём появлении. Дети синхронно повернули головы, увидели меня — замолчали. На лицах школьников расцвели радостные улыбки — будто у малышей в детском саду, за которыми явились родители. Улыбнулся и я — искренне: действительно рад был сегодня видеть троицу своих малолетних приятелей (к тому же меня с момента пробуждения не покидало хорошее настроение). Под присмотром трёх пар глаз я прошагал вдоль дома. Пожал детям руки (в том числе и Зое). Поинтересовался темой сегодняшнего утреннего спора. Зоя пренебрежительно махнула рукой. Павлик Солнцев иронично хмыкнул. Вовчик возмущённо надул щёки.
— А чё они мне не верят⁈ — сказал рыжий. — Я им уже час доказываю, что вчера девку из нашей школы убили! В девятиэтажке она жила — той, которая рядом с «Гастрономом». Моему брату вечером позвонили друзья. Катька из его ансамбля в той девятине живёт. Батя сказал, что Ванька сразу туда рванул. А домой брательник вернулся ночью. Я сегодня утром с ним болтал. И всё узнал. А чё? Стал бы Ванька мне врать⁈ Он сказал: та девка училась в девятом классе. Он говорил, что она не сама померла — убили её. Вчера. Это точно, Миха! Я не вру! Честное слово!
Возмущённый третьеклассник снова взглянул на Зою и Павлика.
— Правду вам говорю: убили её! — повторил он.
Каховская и Солнцев недоверчиво усмехнулись.
Вовчик насупился.
— А они думают: я всё это придумал! — пожаловался он.
— А имя и фамилию той убитой девчонки ты знаешь? — спросил я.
Рыжий пожал плечами.
— Оксана… кажется, — сказал он. — А её фамилию… я у брательника не спрашивал.
Лямка соскользнула с моего плеча — я поймал сумку, не позволил ей коснуться земли, вручил её Вовчику.
— Сумку позже у тебя заберу, — проронил я.
Рыжий приоткрыл рот… но не успел меня ни о чём спросить.
Потому что я без всяких объяснений сорвался с места и побежал к школе.
На пороге учительской я столкнулся со своей классной руководительницей — едва не сбил её с ног (и чуть не получил дверью по лбу). Классная придержала меня за плечо, строго взглянула мне в глаза. Поинтересовалась, куда я так спешил. Я тяжело дышал после своего забега (не сбавлял скорость, пока не очутился в школе). С трудом выдавил из себя несколько фраз, перекрикивая громкую дробь собственного сердца. Ответил учительнице, что у меня «дела», что боюсь не успеть «их выполнить» и опоздать на классный час. Шумно выдохнул. Женщина ответила, что до урока ещё «прорва» времени. Зажала подмышкой классный журнал, посторонилась — впустила меня в кабинет. Я послушно переступил порог, но тут же обернулся: проводил учительницу взглядом.
Почувствовал, как взмокла у меня на спине рубашка: та пропиталась потом после бега и от волнения. Классная скрылась за поворотом. Лишь после этого я шагнул в учительскую. И тут же замер. Быстрым взглядом окинул комнату — оценил обстановку. Насчитал пятерых свидетелей (свидетелей моего появления в этой комнате) — как и значилось в «деле». Я не вертел головой в поисках нужного мне предмета. Потому что чётко помнил, где его нашли в прошлый раз (много времени и я ломал голову: прикидывал, почему его обнаружили именно там). Газетный свёрток я увидел на столе у стены — где его нашли учителя тогда. А рядом со столом и свёртком я увидел отца. Тот сидел на стуле, забросив ногу на ногу; листал классный журнал.
Вчерашняя вечеринка не оставила заметных следов на лице Виктора Солнцева — он выглядел свежим, отдохнувшим, серьёзным. Папа поднял глаза и тут же узнал меня — складки морщин над его переносицей разгладились. Виктор Егорович улыбнулся. Положил журнал на стол (рядом со свёртком, внутри которого, как и в прошлый раз, пряталось кухонное полотенце и завёрнутый в него испачканный кровью девятиклассницы нож), поманил меня рукой. Я зашагал к нему, на ходу стирая со лба холодные капли пота. Вдыхал витавшие учительской запахи: слившиеся в единый коктейль ароматы женских духов и вездесущий запашок хлорки. Папин одеколон унюхал, лишь оказавшись в паре шагов от Виктора Егоровича. Я улыбнулся, поздоровался.
Виктор Солнцев поинтересовался моим самочувствием, спросил о «моих делах», заинтересовался и причиной моего появления в учительской. Он разговаривал вежливо, «на равных» (не как взрослый с малышом). Но я почувствовал в папином поведении лёгкую неуверенность и смущение, будто учитель физики Солнцев вдруг очутился в непривычных для него обстоятельствах и сомневался, что выбрал правильную линию поведения. Прочие педагоги не обращали на нас внимания. Они скучились около чуть покосившихся стеллажей, переговаривались, удерживая на лицах преувеличенно трагичные мины — все, кроме седовласой учительницы математики, деловито рывшейся в недрах своего большого потёртого портфеля.