Под аккомпанемент из грохота швейной машины мы болтали то в моей спальне, то возвращались на кухню (когда чувствовали, что в животах вновь появилось место для блинов). «Мы болтали» по большей части состояло из монологов Вовчика. На которые я и Зоя реагировали короткими фразами: всё больше отвечали на вопросы. Рыжий лил на нас информацию, словно воду из пожарного шланга. К вечеру мне казалось, что он за утро сумел побеседовать со всеми учениками школы — выяснил «кто, когда, куда и зачем». Вскоре я перестал вникать в его рассказы — поэтому часто отвечал Вовчику невпопад (чего рыжий не замечал).
Ну а вечером я узнал, что весь сегодняшний день «терзало» Зою.
Случилось это, когда рыжий мальчишка в очередной раз помчался готовить в животе место для нового чаепития.
— Светка Зотова за лето стала ещё красивее, — сказала Каховская. — Видел, как она подстриглась? А мама запретила срезать мои дурацкие волосы. Кто посмотрит на эти идиотские детские косички? А вот на Светку сегодня все смотрели… даже ты.
Девочка вздохнула, посмотрела на своё отражение в зеркале, подёргала себя за косы (белые банты она оставила дома). Смотрела на свою причёску: поворачивала голову то вправо, то влево. А я разглядывал её затылок. Силился понять, чем короткая стрижка «круче» косичек. Мне вдруг вспомнилась моя жена (давно я о ней не думал) — та тоже частенько вертелась около зеркала: искала недостатки в своей внешности (которых, к слову, хватало). И она тоже требовала от меня подтверждений своей «неотразимости». Но только прямым текстом, а не намёками, как Каховская.
Зоино отражение поглядывало не только на косички, но и на меня: с затаенным вопросом.
— Вот уж враньё! — ответил я. — Сегодня чаще смотрел на тебя и на классную. На Зотову если и взглянул, то один-два раза. Смотрел на неё не чаще, чем на других одноклассников. Потому что там и смотреть не на что. А уж какая у Светки причёска — я даже и не запомнил.
Зоя повернула ко мне лицо.
— Правда? — спросила она.
Подпёрла кулаками бока. По-птичьи наклонила голову, сощурила левый глаз.
Я пожал плечами.
— Естественно, правда. Правда и то, что её причёска мне совершенно не интересна. И то, что мне начхать на эту твою Свету Зотову. Зачем мне смотреть на её причёску? Да пусть хоть лысая ходит. Меня не интересуют глупые маленькие девочки.
Зоя ещё пару секунд сверлила меня серьёзным взглядом.
Потом вдруг хихикнула.
— Представила Зотову лысой, — сказала она. — Здорово было бы на такое посмотреть. Правда?
Я не ответил: меня отвлёк вернувшийся в комнату Вовчик. И я был ему за это благодарен. Потому что не горел желанием беседовать о Свете Зотовой. В королеве красоты четвёртого «А» класса я сегодня не заметил ничего интересного. К тому же, ей едва исполнилось десять лет. Я сомневался, что девчонка могла бы развлечь меня историями из своей жизни или анекдотами; и плохо представлял, интерес какого рода мог бы проявить к такой малявке (ведь она даже не моя родственница). Если не считать Зою Каховскую, к щебету которой я за лето привык, Мишиных одноклассники меня скорее раздражали, чем интересовали.
Рыжий вновь привлёк к себе моё внимание: заявил, что «поставил» чайник.
И уже в кухне, намазывая на хлеб мёд (блины закончились), Вовчик сообщил, что в понедельник после школы ко мне не придёт.
— На треню пойду, — пробубнил он с набитым ртом. — На бокс. Бате обещал, что в сентябре снова туда вернусь. Летом я сказал, что у меня каникулы. В школу не хожу — и на трени не буду. Батя поорал тогда немного. Но потом успокоился. А теперь всё.
Рыжий вздохнул.
— Три дня в неделю, — сказал он, — вместо того, чтобы слушать про пиратов и разбойников, я сам буду морды бить. А в декабре на соревнования поеду — как всегда. Радует, что хоть пару дней школы из-за них пропущу. Как думаешь, Миха, бокс мне пригодится, когда я стану капитаном?
— Обязательно пригодится, — ответил я. — Очень даже. Ты ведь должен быть не просто капитаном — настоящим вожаком. И всех матросов в узде держать, чтобы и не думали тебе возражать. Представь: а если бунт на корабле? Пара ударов по лицам самых буйных — и проблема решена.
Рыжий ухмыльнулся, облизнул ложку.
— Бить по морде — это не сложно, — сказал он. — Тут, как ты говорил, особого ума не надо. И у меня это дело хорошо получается, если тренер не врал. Дома у меня уже две медальки есть. Ну а вы что в понедельник читать будете? Снова эти ваши… «Красные паруса»?
— В понедельник мы читать не будем, — сказал я. — Потому что пойду заниматься спортом. Запишусь на самбо. Давно подумывал заняться борьбой. Вот: решился. Тоже буду получать медальки. И готовиться к бунтам на кораблях. Так что к чтению вернёмся во вторник — после того, как сделаем уроки.
— На самбо? — переспросил Вовчик. — А чё не на бокс? Боксёр самбиста в два счёта уделает! Мне так батя всегда говорил. Он у меня в детстве тоже на ринге бился. Миха, приходи к нам! Тренер из тебя быстро бойца сделает! Может, зимой вместе на сорики поедем!
Я покачал головой, отодвинул от себя пустую чашку.
— Мне на бокс нельзя.
Постучал себя пальцем по лбу.
— Я ж Припадочный. Или ты забыл? Мне удары в голову получать нежелательно: там у меня и без того… не всё нормально. А вот борьба — совсем другое дело. Там по башке меня не стукнут. Могут, конечно, чайником о пол ударить — но правилами такое запрещено.
— Везёт вам! — вклинилась в разговор Каховская.
Она бросила на блюдце испачканную мёдом ложку.
— Бокс, самбо…
Зоя плаксиво скривила губы.
— А я в понедельник снова танец ромашек разучивать буду, — сказала она. — Как дура! Тьфу. Гадость какая. Кому вообще эти танцульки нужны? За что я люблю лето — так это за то, что хоть эти три месяца не должна изображать порхающую бабочку или цветочек.
Девочка нахмурилась.
— Лучше бы я морды била, — заявила она. — Или чайником об пол кого-нибудь ударяла. Всё ж интереснее, чем держать на лице улыбку и задирать ноги. Я бы тогда и Светку Зотову в тёмном уголке подкараулила. И… хрясь! Нос бы ей и расквасила. Чтоб не лыбилась мне больше.
Мы с Вовчиком переглянулись.
— Ну а кто тебе мешает пойти на бокс? — спросил я. — Или… хочешь: вместе послезавтра запишемся на самбо. Туда девочки тоже ходят — это я точно знаю. Никаких танцев бабочек и плясок цветочков там не будет. Зато сможешь Зотову отправить в партер, да взять её на болевой.
Зоя свела брови к переносице.
— Что я с ней сделаю? — переспросила она.
— Больно ей сделаешь, — сказал я. — Ты же этого хотела?
Девушка вздохнула.
— Хотела. Да кто ж мне позволит.
Указала на стену.
— Тебе хорошо, — сказала она. — Тётя Надя замечательная: она тебе ничего не запрещает. Хочешь, друзей домой приводи. Хочешь, сам еду готовь. А если желаешь, можешь и на борьбу записаться. Я тебе даже завидую. Мне бы такую маму — чтобы хоть иногда спрашивала, что мне нужно.
Каховская покачала головой.
— А я своей уже говорила, что не желаю танцевать. Ещё во втором классе! И выслушала тогда от неё… всякого. О том, что я девочка, а не мальчишка. Что танцы подарят мне красивую фигуру, а драки — превратят мой нос в картошку. И что быстрее выйду замуж, если буду хорошо плясать.
Зоя покрутила пальцем у виска, посмотрела мне в глаза.
— Вот скажи мне, Иванов, — попросила она. — Ты бы спрашивал у своей невесты, знает ли она танец ромашек? Или ты женился бы на ней только потому, что она умеет плясать в костюме одуванчика? Ведь глупость же все эти танцульки! Разве я не права⁈
— Танцы — это фигня, — согласился Вовчик. — За них даже медали не дают. Мне об этом девка из класса говорила. А у неё старшая сестра на танцевальный кружок всю жизнь ходит. И за всё время только несколько грамот домой принесла — ерунда, а не награды.
— Вот-вот, — поддакнула Каховская. — У меня пока и грамот никаких нет. А Светка Зотова на своей гимнастике уже две серебряные медальки получила! Она ими в школе хвасталась — я видела. Девочки шептались, что ей «чуть-чуть» весной до первого места на городских соревнованиях не хватило.