Я усмехнулся, махнул рукой.
— Да ладно тебе, мама. Нашла чего стесняться. Вы же не школьники — сама сказала, что вам уже по тридцать лет. Вот и подойдите к делу серьёзно: узаконьте отношения. Раз па…парень… я хотел сказать, Виктор Егорович, предложил тебе руку и сердце — бери их и не привередничай. Или ты не хочешь стать его женой?
Надя дёрнула плечами и ответила:
— Не знаю…
Я снова хмыкнул.
— Так узнай! И поскорее…
Вспомнил вдруг рассказы Зои Каховской о том, как томно вздыхали старшеклассницы при мыслях о «Витюше».
— …Пока более сообразительные конкурентки тебя не опередили, — добавил я.
Вдруг сообразил:
— Или ты боишься?
Я заглянул в Надины глаза.
Мишина мама опустила взгляд.
— Точно, — сказал я. — Испугалась. Сколько, говоришь, тебе лет? Тридцать? А ведёшь себя, как пятнадцатилетняя девчонка.
Покачал головой.
— Хотя нет, нынешним девятиклассницам уверенности в себе и наглости не занимать.
Надежда Сергеевна неуверенно улыбнулась.
— Мишутка, иногда мне кажется, — сказала она, — что это тебе тридцать, а мне всего лишь десять лет. Отчитываешь меня, как ребёнка. Хотя ведь это я должна тебя воспитывать… наверное.
— Мама, ты мне зубы не заговаривай, — сказал я. — Признавайся: хочешь выйти замуж или нет?
Надя сложила на животе руки, взглянула на меня из-под бровей и буркнула:
— Хочу.
— Тогда в чём проблема? Что тебя пугает?
Иванова вновь закусила губу.
— Ты ведь уже была в загсе, — сказал я. — Знаешь, что там совсем не страшно. Поставишь подпись в документе, наденешь золотое кольцо, поцелуешь жениха — всего-то делов, ничего нового. Не говори только, что ещё не целовалась с Виктором Егоровичем. Вон, до сих пор губы опухшие.
Надя прикоснулась к своим губам — будто автоматически. Но не повернулась к зеркалу, чтобы проверить моё утверждение. Снова тоскливо вздохнула.
— Я… не из-за этого, — сказала она.
И замолчала. На настенных часах с едва слышным щёлканьем перемещалась секундная стрелка. За тюлем о стекло билась невидимая сейчас для меня муха. С улицы доносился гул проезжей части. В темном прямоугольнике окна то и дело появлялись отсветы автомобильных фар. На экране телевизора мелькали чёрно-белые человеческие фигуры (звук я отключил). Я смотрел на Надю Иванову. И мне чудилось, что сейчас я не разговаривал со своей формальной матерью о её будущем замужестве, а вернулся со школьного родительского собрания и теперь проводил дознание, беседуя с одним из своих детей.
— Ну? — подзадорил я Надю. — Сказала «а» — говори «б». Договаривай. Чего испугалась?
Постучал пальцем по столу.
Надежда Сергеевна дёрнула плечами.
— Я… просто… подумала, — сказала она, — а вдруг… вы вместе не уживётесь? Вдруг ты не хочешь, чтобы у нас дома появился посторонний мужчина? Станешь ревновать, мучиться… или тебе придётся терпеть его только ради меня. Ты меня любишь — я знаю. Мне кажется, что ты будешь молча страдать… из-за меня.
Надя шумно выдохнула.
«Из-за меня, меня, меня», — будто эхо повторялись у меня в голове её слова.
— Мммда, — произнёс я.
Потёр рукой нос — Надежда Сергеевна вздрогнула, бросила взгляд на букет гвоздик.
— Интересная… точка зрения, — сказал я. — Признаюсь, больше переживал, что это твой Витя от нас сбежит. Я ведь у тебя тоже не подарок. Не каждому по силам терпеть малолетнего наглого умника. А ведь я ещё и в подростковый возраст не вошел. Представляешь, что будет, когда мне гормоны по мозгам ударят?
Надя мотнула головой.
— Нет. Он не сбежит. Ты ему нравишься. И Павлику тоже.
Она улыбнулась.
— Мне кажется, он тебя немного побаивается, — сказала Надежда Сергеевна. — Будто ты мне не сын, а отец — его будущий тесть. Ты ведь и сам, наверное, заметил, что Витя у тебя спрашивает на всё разрешение. Он мне признался, что чувствует себя нашкодившим ребёнком, когда ты на него смотришь вот так, как сейчас. А ещё…
Иванова замолчала, посмотрела поверх моей головы, закусила губу.
— Что, ещё?
— Ещё… он хотел бы тебя усыновить, — сообщила Надя.
— Он так сказал?
Надежда Сергеевна кивнула.
«Михаил Солнцев, — мысленно произнёс я. — Солнцев — неплохо звучит. Привычно». Я вновь прикоснулся к носу — спрятал под рукой улыбку. Потому что показалось: мою радость Мишина мама сейчас не поймёт. Мне почудилось, что Надежда Сергеевна чувствовала себя… виноватой — вот только я не понимал, в чём. Опустил взгляд, вновь взглянул на Надины подарки, сложенные на журнальном столике — на книги, на коробочки с безделушками, на прибалтийские духи, на бумажные свёртки (с одеждой?). Отметил, что бордовый мужской галстук в этой куче смотрелся лишним. Я вспомнил, что точно такой же сегодня днём видел на папе.