— И где они все? — спросила Зоя.
Девочка остановилась в паре шагов от центрального входа во Дворец спорта, повертела головой. Мы никого не увидели около ступеней — там, где надеялись встретить парней из «третьей» группы. Улица выглядела безлюдной. Вечерние занятия пока не завершились — поток спортсменов хлынет из здания примерно через полчаса. А те дети, которые отзанимались, давно разбежались по домам: зимой школьники редко задерживались у входа в «Ленинский» (сейчас тут было холодно и темно). Никого не заметил я и на освещённых фонарями островках, которые отыскал взглядом на очерченных заснеженными кустами и высокими сугробами аллеях. Зоя дёрнула плечами, развела руки. Взглянула на меня — будто бы виновато. Резкий порыв ветра стряхнул с козырька над входом снежинки — посеребрил ими плечи и шапку Каховской.
— Света и Лера говорили, что тоже придут, — сказала Зоя. — Я звонила им сегодня, напоминала…
Я поправил на плече лямку сумки. Подошёл к девочке. Мне вдруг почудилось, что моя ноша потяжелела. Я расстегнул молнию, сунул в сумку руку. Нащупал свёрток с пистолетом.
— Времени ещё полно, — сказал я. — Подождём.
Больше получаса мы с Зоей простояли на углу здания. Из дверей «Ленинского» всё чаще выходили дети. Юные спортсмены разрывали вечернюю тишину громкими голосами. И будто стаи мальков, шустро разбегались по сторонам. Одни спешили к многоэтажным домам, что виднелись за деревьями маленького сквера. Другие торопливо шагали в направлении проезжей части: к автобусной остановке. В компании с другими самбистами (из младшей группы) спустились по ступеням Паша Солнцев и Валера Кругликов (в этот раз они нас не увидели). То здесь, то там я замечал на освещённых фонарями пятачках детские фигуры — вот только те двигались не в нашу сторону. Но никого из «третьих» рядом с Дворцом спорта я пока не заметил. Всё чаще посматривал на часы. Парни опаздывали: на двадцать минут.
— Где же они? — плаксивым голосом уже не в первый раз спросила Каховская. — Почему никого нет? Ведь не могли же они позабыть или опоздать все сразу?
Девочка дёрнула меня за рукав, будто потребовала объяснений.
Но «объяснений» у меня пока не нашлось.
— Не знаю, — сказал я.
Я предполагал, что на мой зов явятся не все: кого-то не отпустят с «дня рождения сестры», кого-то родители оставят дома «залечивать рёбра», кто-то отправится «в кино». Но был уверен, что придут Слава Дейнеко и Олег Васильев (не сомневался в этом). Рассчитывал, что прибежит и Эдик Ковальски (если его не привяжут к больничной койке). Зотову и Кравец я не хотел бы застать здесь сегодня: считал, что подобные «дела» не для девочек. Однако к «Ленинскому» не подошли и они, хотя Каховская клялась, что договорилась с подружками о встрече. «А вот это уже фигово», — всплыли в моей памяти слова Лежика. Я вдруг заподозрил в них иной смысл — не тот, что обнаружил в этой фразе вчера. И выражение Васильева «кореш мой… бывший» тоже заиграло вдруг в моём воображении иными, не «вчерашними» красками.
Точку в своих размышлениях я поставил, когда увидел Вовчика. Рыжий вышел из Дворца спорта вместе с дюжиной других мальчишек его возраста. Парни спустились по ступеням, около минуты оглашали окрестности громкими возгласами, обменялись рукопожатиями. Шумной гурьбой направились в сторону проезжей части — все, кроме Вовчика и двух мальчишек. Рыжий во главе своего маленького отряда пересёк площадь перед «Ленинским». Но около аллей и эта троица разделилась. Мой конопатый приятель свернул в направлении своего дома и оставленной неизвестными людьми в сугробе лысоватой ёлки. От угла Дворца спорта я не видел, поджидали ли Вовчика около сугроба с ёлкой Шпуня и его компания. Но не сомневался: Рудик Веселовский со своими «корешами» уже готовился к встрече с рыжим боксёром.
— Ладно, — пробормотал я.
Спрятал в карман варежки. Расстегнул пуговицу на пальто. Достал из-за пазухи медицинские перчатки (хранил их там уже несколько часов: боялся, что они «задубеют» на морозе).
— Зачем тебе эти штуки? — спросила Зоя.
Она смотрела, как я совел пальцы в перчатки.
— Запускаю план «Б», — сообщил я.
Перчатки натянул, но с превеликим трудом. Мои пальцы едва гнулись: то ли от холода, то ли от волнения. Живот вдруг затянул тихую тревожную песню, будто я внезапно проголодался.